Только такое чудище, как Орсон Уэллс, могло пуститься в авантюру растянувшихся на четыре года съемок "Отелло". Порой без копейки денег, отрываясь от фильма, чтобы подзаработать ролью негодяя в очередной макулатуре, подменяя сбежавшего оператора, мотаясь по всему Средиземноморью, Уэллс оказался на Каннском фестивале, где получил гран-при, бомжом. Было совершенно непонятно, какую страну представляет "Отелло", кроме страны по имени Орсон Уэллс. Выручило Марокко, признав фильм своим: главные эпизоды Уэллс снимал в северомарокканской крепости Могадор, под рев океана и вопли чаек, звучащие страшнее клекота хичкоковских птиц. Дикая, торжественная, жуткая экранизация, смонтированная в невиданно быстром для 1950-х годов ритме, начинающаяся с конца. Первое, что видит и уже никогда не забудет зритель,— запрокинутая голова мертвого Отелло (Уэллс), бесконечная траурная процессия, лица участников которой скрыты капюшонами, и звериные метания подвешенного в клетке на крепостной стене негодяя Яго (Майкл Маклиаммойр), чья раздвоенная борода напоминает клыки хищника.