Ханна Арендт
Потаенная традиция
М.: Текст
Ханна Арендт
Эйхман в Иерусалиме
М.: Европа
Две никогда не переводившиеся книги Ханны Арендт — ключевой фигуры в политической мысли ХХ века.
Мартин Гилмор
Дефолт, которого могло не быть
М.: Время
Все главные события недавней российской истории мгновенно превращаются в мифы — не исключение и дефолт 1998 года: одни называют его катастрофой, другие — спасением отечественного производителя, третьи — мошенничеством в невероятно крупных размерах. Книга, выходящая одновременно в оригинале по-английски и в переводе по-русски, написана человеком, который во время финансового кризиса 1998 года был представителем МВФ в Москве. От этой книги не стоит ждать сенсационных откровений — корпоративная этика вряд ли позволит автору обвинять в грубых промахах как вашингтонских, так и московских коллег. Но мы наконец получим грамотный, полноценный анализ кризиса, с которого, по мнению многих, начался нынешний период российской истории.
Ричард Докинз
Бог как иллюзия
М.: КоЛибри
Знаменитый английский биолог-эволюционист, автор книги "Эгоистичный ген" (в которой представил эволюцию как историю не вида, не популяции, не особи, а гена и, кроме всего прочего, ввел понятие "мема" — аналогичного гену элементарного носителя культурной информации), убежденный атеист, Докинз в 2006-м выпустил книгу против религии, которая до сих пор остается в списках бестселлеров и против которой продолжают писать книги-опровержения — "Бог не иллюзия", "Иллюзия Докинза", "Обманутые Докинзом" и т.д. Для американских христиан-фундаменталистов он стал чуть ли не врагом номер один. Его аргументы против истинности религии и против ее моральных (для Докинза — аморальных) последствий прямолинейны и часто наивны (это не значит, что их легко опровергнуть). Тем не менее для русского читателя — после семидесяти лет казенного атеизма и двадцати лет казенного благочестия и телевизионного мракобесия — эта книга, написанная независимым атеистом, составит исключительно полезное чтение.
Михаил Зощенко
Полное собрание сочинений
М.: Время
Жена Михаила Михайловича Зощенко Вера Владимировна вспоминала, что писатель часто с горечью говорил, "что никто не понимает, как нужно смотреть на него: в большинстве случаев в нем видят рассказчика веселых анекдотов, а он совсем не то". Возможно, самому Зощенко факт издания полного собрания его сочинений показался бы свидетельством долгожданного избавления от ненавистной репутации хохмача и присвоения ему желанного статуса серьезного писателя. Для нас же сегодня выход в свет этих томов означает, что вот наконец-то все эти драгоценные тексты собраны и аннотированы. Значимость зощенковского наследия давно не подлежит никакому сомнению, а самая широко известная его часть — те самые сатирические и юмористическое рассказы — уже не воспринимаются как исключительно увеселительное чтение. Эта проза Зощенко представляет собой уникальное поле, где абсурд переплетается с бытописательством, где язык коммуналки осваивается как язык будущего. Картина вселенной Зощенко ценна не точностью описаний, а точностью искажений. Это мир, увиденный не человеческим, а "рыбьим глазом": глазом "того, кто нас уничтожит", глазом "другого". Этот мир страшен до содрогания и — от этого никуда не деться — смешон до колик.
Илья Кабаков
Записки о неофициальной жизни в Москве
М.: НЛО
Илья Кабаков сейчас признан великим окончательно и бесповоротно. В каком-то смысле его нынешний статус схож со статусом "главных" официальных художников советского времени, о которых он в "Записках" пишет "я всегда чувствовал, что это другая порода людей, с неизвестными мне инстинктами, страшная, пугающая и т.д., все их изделия я всегда воспринимал как изделия каких-то таинственных животных, которые живут по неизвестным мне законам, чрезвычайно опасным, которые могут броситься на тебя и т.д.". Из-за таких пассажей "Записки" и стоит читать. Потому что на самом деле "таинственным животным" и, главное, очень интересным животным является сам Кабаков. И еще потому, что в этом тексте передан дух времени — предельно субъективно и предельно нежно.
Тимур Кибиров
Календарь русской поэзии
М.: Время
Когда-то поэзия подчинялась сезонному ритму и весной пела о счастливой любви, а зимой высмеивала или оплакивала любовь несчастную. Но сейчас в самой идее "календаря" слышится что-то не роковое, а семейно-уютное; а стихотворное чтение на каждый день напоминает о ежедневных библейских чтениях. Поэтому именно Тимур Кибиров, один из самых талантливых продолжателей и лучших знатоков классической русской поэзии, оказывается идеальным составителем поэтического календаря — в своих стихах и публичных выступлениях верный защитник традиционных добродетелей и поэтических святынь.
Уистан Хью Оден
Лекции о Шекспире
М.: Издательство Ольги Морозовой
Оден — один из крупнейших англоязычных поэтов XX века — в российской культуре присутствует косвенным, но неустранимым образом. Стихи его по-русски практически не существуют (за последние десять лет вышли два сборника его стихов, но оба в анекдотически слабых переводах), зато влияние Одена на поэтику и даже на личность Иосифа Бродского было настолько сильным, что мы, можно сказать, давно знаем Одена, сами о том не подозревая. Чтобы взять самый простой и ранний пример, стихи Бродского на смерть Элиота — это точное метрическое и интонационное воспроизведение стихов Одена на смерть Йейтса. Но Оден был не только поэтом, но и, по мнению всех его знавших, одним из умнейших и тончайших критиков. Несколько лет назад по-русски вышли "Застольные разговоры", которые Оден вел, когда в 1946-1947 годах читал в Нью-Йорке лекции о Шекспире. Теперь мы можем прочесть и сами эти лекции. Оден их не записывал, но несколько лет назад они были скрупулезно воссозданы по студенческим конспектам. Эти лекции — не филологический разбор, а свободные рассуждения о психологии персонажей, поэтической технике и на любые другие темы, какие приходили Одену на ум. Особенную актуальность "Лекции" приобретают в свете скорого выхода новых переводов "Гамлета" и "Макбета", недавно законченных двумя первоклассными русскими поэтами.
Филип Рот
Возмущение
СПб.: Амфора
"Возмущение" выходит в России примерно в то же время, что и в Америке, это последний роман Рота — двадцать пятый. Филип Рот — писатель в самом конкретном смысле этого слова. Он пишет постоянно. Пишет один непрерывный текст, останавливаясь только для того, чтобы выдохнуть. Тема всегда одна — человек и Америка. Все его книги в той или иной мере — хроника попыток понять и принять Америку. Так что самого Рота страшно раздражает накрепко приклеившийся к нему ярлык автора, разрабатывающего еврейскую тематику, эдакого Вуди Аллена от литературы. "Я в точности знаю, что это такое — быть евреем, — сказал он в одном из своих редких интервью. — Так вот, быть евреем — совсем не интересно. Я — американец. В первую очередь". В "Возмущении", где события разворачиваются в начале 1950-х, герой тоже пытается быть "настоящим американцем". Из привычного околоньюйоркского и еврейского Ньюарка он уезжает учиться в заштатный Огайо.
Отрывок из романа — на с.10
Александр Миронов, Сергей Стратановский
Сборники новых стихов
М.: Новое издательство
Два ленинградско-петербургских поэта — почти ровесники (Стратановский родился в 1944-м, Миронов — в 1948-м). Стихи Сергея Стратановского с годами все больше напоминают фрагменты эпоса, в котором современность — прежде всего политическая — увидена как глубочайшая архаика. Сырое рыхлое вещество поэзии Александра Миронова в 1970-е годы соблазняло простотой интонации в сочетании с визионерским бесстыдством.
Бенгт Янгфельдт
Жизнь как ставка в борьбе
М.: КоЛибри
Канонической биографии Маяковского — сравнимой с книгами Флейшмана о Пастернаке — у нас до сих пор не было. Лучшим его портретом, кроме его собственной поэзии, остается "Охранная грамота" того же Пастернака, а самой яркой книгой о нем позднесоветского времени — талантливый памфлет Юрия Карабчиевского "Воскресение Маяковского". Культурное значение Маяковского сейчас велико как никогда и будет только расти, поскольку он — это СССР минус нынешний мещански-имперский миф о нем, СССР равенства и интернационализма. Поэтому так вовремя выходит его подробнейшая биография, написанная шведом Бенгтом Янгфельдтом — лучшим его знатоком и исследователем, собеседником и издателем Романа Якобсона.