В Петербурге Малый Драматический театр показал премьеру спектакля по пьесе Бернара-Мари Кольтеса "Роберто Зукко" — информация об этом уже появилась во вчерашнем номере Ъ. Первое представление состоялись во Франции в марте 1994 года в парижском Театре Одеон — Театре Европы. Художественный директор Одеона режиссер Луис Паскуаль поставил спектакль с труппой Льва Додина и испанским театральным художником Фредериком Амата.
Премьера в Малом драматическом производит впечатление странное. Вначале зрители с изумлением взирают на два ряда телевизоров — количеством тридцать три, выстроенных на планшете и подвешенных под потолком, на самих себя, глядящих в мониторы, на глухую стену, отрезавшую все пространство сцены.
Потом они с интересом наблюдают в телевизионной трансляции за похождениями главного героя: он движется по тюремным коридорам и лестницам, взбирается на крышу, бежит из каземата и, наконец, оказывается на сцене. Зрители подавленно съеживаются, когда, умноженный тридцать три раза, на мониторах крупным планом появляется мужской половой орган, а затем и половой орган женский. Позже, когда Роберто Зукко (Игорь Скляр) собирается, и очень убедительно, помочиться на первые ряды, присутствующим становится совсем дискомфортно.
Наш зритель к такому обращению не то что не готов, — его этим не удивишь. Для этого и в театр ходить незачем. Вряд ли он испытает удовольствие (как испытывает его, если верить буклету, западная публика) когда в лицо ему бросают обвинения в филистерстве, в глаза светят прожектором и вообще старательно эпатируют.
Нужно ли подобное здесь и сейчас, остается непроясненным. Вопросы Достоевского еще живут в крови отечественной культуры. Поверить в правоту героя, походя совершающего убийство отца, матери, полицейского и подростка на том основании, что в каждом из нас прячется убийца, представляется органически невозможным.
Впрочем, на берегах Сены, и жизнь другая. Там, конечно, можно, увидев в метро портрет с надписью "Особо опасен", проникнуться к преступнику симпатией настолько сильной, чтобы сделать его героем своих запоздало-романтических грез, отягощенных обличением погрязшего в лицемерии общества. Можно заметить в отцеубийце тонкость духа необыкновенную и сложную душевную организацию — на основании его слов о поющих на воле птичках: "Один год, сто лет... какая разница, рано или поздно мы все умрем, все. А птичкам это смешно, они знай поют себе..." И обременить его способностью проходить сквозь препятствия, становиться прозрачным, а также предпочесть убийство матери посещению университета. В конце концов, каждый выбирает себе такого героя, какого достоин.
Впрочем, ирония здесь мало уместна: Бернар-Мари Кольтес умер в сорок с небольшим от СПИДа, пьеса эта, быть может, была его лебединой песней, а труппа Додина играла отлично. Точно, профессионально, органично. За исключением юной героини (Настя Васильева — так в программке), выбор которой нельзя объяснить никакими, кроме возраста, причинами.
Центральный персонаж спектакля, конечно — Игорь Скляр. Обаятельный, с открытой улыбкой на жестком лице, умный, с застывшим, обращенным в пустоту взглядом, темпераментный, если это требуется, он особенно хорош в эпизоде, когда хрипло орет пушкинский "Памятник" в сопровождении тяжелого рока. При реально существующем интересе к обаятельным преступникам он мог бы стать оправданием постановки. Но, кажется, он сам исподволь противится и подобному восприятию мира, и обращению с публикой. Во всяком случае, с русской. Естественнее всего он чувствует себя в эпизоде с Евгением Лебедевым — пожилым господином, застрявшим ночью в метро. Мягкая и нежная игра Лебедева — домашнего философа, воспринимающего жизнь исключительно как общение с самим собой, — превосходна, а их дуэт со Скляром позволяет на несколько минут забыть о спектакле.
Если режиссура есть искусство мизансцены, то здесь приходится наблюдать элементарную "разводку" на авансцене, лишь изредка распространяющуюся в открывающийся провал остального пространства. Более никаких признаков постановочной работы не заметно. Одеты актеры в люмпенском стиле, что в случае "русифицированной" премьеры выглядит просто бедностью костюмерной. Сценография, помимо телевизоров, внимания не привлекает.
Такова премьера, привезенная к нам из Театра Европы. Как заметил петербургский критик Максим Максимов — "спектакль для западного и областного зрителя".
ОЛЬГА Ъ-ХРУСТАЛЕВА