14 сентября открывается XI Венецианская архитектурная биеннале. Куратор российского павильона специальный корреспондент ИД "Коммерсантъ" Григорий Ревзин рассказывает, откуда на главный архитектурный смотр мира набирались российские участники.
Павел Хорошилов, заместитель министра культуры РФ, позвонил мне в августе прошлого года и предложил стать сокуратором Венецианской архитектурной биеннале. Его назначили куратором, поскольку министерство сочло, что значение Венецианской биеннале возросло (он в 2004 году курировал выставку "Москва--Берлин" — мегапроект времени расцвета нашей дружбы с Германией), а он решил укрепиться мной.
В 2000 году я уже был куратором. Я выставлял Михаила Филиппова как архитектора и Илью Уткина как фотографа. Главным для меня был Филиппов, но жюри биеннале решило иначе, и Уткин получил "Золотого льва". Строго говоря, я не имел к этому отношения — я пригласил Уткина с теми фотографиями, за которые он получил "Льва", но я им не занимался, всю его экспозицию готовила Елена Гонсалес. На меня тогда обиделся Филиппов за то, что я привел ему в павильон конкурента, страшно обиделся Уткин за то, что мир узнал его как фотографа, хотя он архитектор, и все сообщество архитектурных кураторов, которым казалось несправедливым, что Уткин получает свой приз при моем формальном кураторстве. Но так или иначе, где-то в архивах Минкульта пылились сведения обо мне как о кураторе, принесшем России "Золотого льва", и под идею укрепить участие России в биеннале меня отряхнули от пыли.
Вообще-то после 2000 года я не собирался повторять этот опыт. Не из-за обид, а из-за того, что мне больше нечего было сказать. Венецианская биеннале — самое громкое событие в русской архитектурной жизни, но и самое скандальное. Тут русская архитектура показывается среди западной, а это для нас своего рода момент истины. Грустно, что так, но так. Например, когда русские книги выставляются среди западных или русская музыка играет среди западной, это для них не момент истины, а просто обычная жизнь. Но архитектура — это еще рынок, товар, а тут для нас важен только один критерий — зарубежно или нет. Поэтому главный вопрос Венецианской биеннале — достаточно ли мы зарубежны?
Сложилась традиция использовать венецианский павильон для того, чтобы громко сказать, что мы недостаточно зарубежны, но могли бы быть, если бы не злые силы. В 1996 году Юрий Аввакумов выставил в павильоне большой архив нереализованных проектов русской архитектуры в том смысле, что если все это было бы реализовано, то все было бы иначе. В 2004 году Евгений Асс вообще заявил, что в России нет никакой архитектуры, достойной того, чтобы показать ее на Венецианской биеннале, и давайте лучше честно отвезем туда студентов, чтобы они учились у западных профессоров. За все время российского участия в биеннале мы никогда не показывали реальную русскую архитектуру, а все время посылали ей оттуда некий месседж о том, что ей должно быть стыдно. Она, конечно, стыдилась, но переживала при этом строительный бум.
В 2000 году я тоже выставлял не реальную архитектуру, а проекты — Михаил Филиппов в этот момент был известен прежде всего как "бумажный" архитектор. Разница была в том, что если бы все, что он тогда нарисовал, было построено, мы бы никак не стали более зарубежными. Напротив, мы бы стали крайне оригинальными. Именно это мне и казалось самым интересным. Но другого русского архитектора, который мог бы показать на Венецианской биеннале нечто оригинальное, я не знал. Именно поэтому я и считал, что больше мне говорить нечего.
Но позвали, причем с целью укрепления. То есть выставка предполагалась изначально позитивная, некритическая. Рассказать там, как наша архитектура ужасна, показать сносы "Военторга" и реконструированное Царицыно не предполагалось изначально. Правда, это соответствовало моему настроению. Меня как-то смущало, что русская архитектура 10 лет переживает строительный бум, построены сотни новых зданий, выросло поколение архитектурных звезд, а мы все продолжаем забираться в венецианской павильон, чтобы пристыдить ее оттуда за недостаточную зарубежность. Ведь вообще-то цель национального павильона на Венецианской биеннале — показывать состояние национальной архитектуры. Сколько же можно говорить ей, что ее нельзя показывать!
Я стал знакомить Павла Хорошилова с актуальным состоянием русской архитектуры. Я приносил ему работы Александра Асадова, Михаила Белова, Андрея Бокова, Алексея Бавыкина, Александра Скокана, и на первой, самой лучшей, он как-то загорался и говорил: давайте сделаем персоналку вот этого. Но на второй работе как-то скисал и просил поискать еще. Сначала я ориентировался на свой вкус, потом на мнение коллег, потом тупо подсчитал все упоминания архитекторов в прессе и стал носить ему мастеров в соответствии с их рейтингом, но он никак не мог кем-то восхититься. Настал момент, когда я сказал: "Все, Павел Владьевич, других архитекторов у меня для вас нет". "Точно нет?" — не поверил он. "Ну, есть только западные звезды. У нас строят Фостер, Заха Хадид, Жан Нувель, Эрик ван Эгераат, еще десяток архитекторов. Но это не русские".
На том мы и расстались. А на следующий день он позвонил мне очень воодушевленный и сказал: "Я все придумал. Мы выставим вместе русских и западных архитекторов, которые строят в России. Биеннале — это звезды. Мы приведем биеннале в русский павильон".
Некоторое время я жил с этой мыслью, и она мне все больше нравилась. Дело вот в чем. Не только на Венецианской биеннале, а вообще везде русская архитектура страшно переживает за степень своей зарубежности. Все 1990-е и начало 2000-х русские архитекторы очень старались, чтобы их здания походили на здания Фостера, Нувеля и Хадид, и даже в чем-то преуспели. А потом произошла катастрофа. Владимир Путин позволил привести на конкурс на Мариинский театр западных звезд. Выиграл тогда Доминик Перро, из проекта ничего не получилось, но результат сказался не в этом. К нам поехали настоящие Фостер, Нувель и Хадид, и делать похоже на них оказалось уже совсем не так хорошо, как прежде. Вчерашние идеалы превратились в конкурентов. И сегодня это главный нерв русской архитектуры. Как и куда она будет развиваться в условиях, когда здесь реально строят западные звезды? Уйдет в тень, предоставив им исполнять все заметные заказы? Станет архитектурой второго сорта, подделками для бедных? Выработает свою идентичность, отличную от Запада? Это самый интересный вопрос сегодня, и вообще-то его можно поставить в павильоне. Русский павильон, конечно, опять будет не только показывать, но что-то проповедовать, но по крайней мере мы не будем никого стыдить. Мы просто столкнем вместе проекты русских архитекторов и западных. Без этого сопоставления реальных архитектур избавиться от комплекса неполноценности все равно никогда не получится.
Мы некоторое время придумывали, как именно организовать это столкновение, и я предложил организовать все это как шахматную партию. Шахматный пол, на нем стоят макеты русских и западных архитекторов. Хорошилов этого долго не принимал, все искал альтернативные варианты, но лучше не нашлось. Так что этой идеей я некоторое время гордился.
Потом перестал. Я стал бояться именно того, от чего ушел. Я вспоминал выставки Юрия Аввакумова, Александра Бродского, наших архитекторов-концептуалистов и понимал, что хотя, быть может, они и менее объемны по охвату материала, но они попросту красивее. Архитектурная выставка — это особый жанр. На ней ведь показывают не сами произведения, а документы по поводу этих произведений — чертежи, фотографии, фильмы, макеты. А сами здания, они где-то в другом месте. Когда приходит архитектор-концептуалист, то он по всем статьям проигрывает реально строящему архитектору: за ним ни опыта, ни доказательств, что его идеи в принципе можно воплотить, ни проверки, насколько они полезны или вредны для людей. Но в одном отношении он выигрывает — он показывает не документацию по поводу произведения, а само произведение. А это самое главное, потому что зритель чувствует, где искусство, а где документация. Ну нет в нашей архитектуре образов пленительнее, чем работы Александра Бродского, которые показал в 2006 году Евгений Асс, и хотя это не имело никакого отношения к теме биеннале, наш павильон все равно был прекрасен.
Я нашел лучших в Москве макетчиков — компанию "Город богов" Виктора Тришина. Эти ребята делали потрясающие макеты — с дотошностью, какую я помню только в детстве в немецких железных дорогах, когда у всех вагонов скрупулезно воспроизводились все детали. Так архитектурные макеты сегодня никто в мире не делает, сегодня их режут трехмерным принтером, и это совсем другие изделия. Мы показываем на биеннале фантастическое рукоделие, но это не Александр Бродский. Это верх ремесленного умения, но не произведение искусства.
Мне постепенно становилось ясно, что выставка лишена одного — ей не хватает художественного содержания. Да, это реальная русская архитектура, и никто ни разу не показывал ее в павильоне. Да, это первенство между русскими и западными звездами, и никто никогда не сталкивал их лицом к лицу. Да, все это как будто партия в шахматы, и это здорово, потому что биеннале всегда немного балаган. Но там нет искусства.
Тут объявили тему биеннале, и я совсем скис. Куратором назначили Арона Бецкого, критика из Америки, а он придумал такой слоган: "Не там. Архитектура помимо зданий". "Помимо зданий" — интуиции, ландшафты, концептуальные поиски. А у нас вся идея заключается в том, чтобы показать наконец здания, которые строятся. В феврале Бецкий приехал в Москву (его пригласила прочесть лекцию Ирина Коробьина, глава Центра современной архитектуры). Ну, конечно, против идеи показать в русском павильоне Фостера, Заху Хадид, Доминика Перро, Томаса Лизера (Музей мамонта в Якутии) он возражать не мог. Там у них своя иерархия, они генералы, и против генералов не спорят. Он только попросил выставить что-нибудь помимо зданий. Автографы их, что ли? Он еще высказал какие-то дежурные комплименты, а потом с заговорщицким видом достал эстонский чертеж.
В общем, эстонцы решили сделать на биеннале инсталляцию. Они собирались провести от нашего павильона к немецкому павильону большую (два метра в диаметре) газовую трубу, назвать ее Nord Stream и показать, что Россия уродует экологию Европы (труба пройдет прямо по главной аллее парка) и держит ее за горло. "Правда, милая скульптура?" — спросил меня Бецкий. "Вообще-то нет",— сказал я. "Вы будете возражать? — нехорошо оживился он.— Я очень поддерживаю проект. Я бы хотел дать на эту тему пресс-конференцию".
Ситуация складывалась преотвратная. Было ясно, что и эстонцам, и ему только и не хватает наших возражений, чтобы развернуть вокруг этой трубы политический скандал, который бы прославил биеннале как место обсуждения важных европейских вопросов. Сейчас-то этого не требуется, сейчас одно название "Россия" уже вызывает в Европе скандал из-за Грузии, но тогда все было еще тихо, а эстонские развлечения с Бронзовым солдатом уже как-то подзабылись. А тут прекрасный повод. "Нет,— говорю,— возражать не буду. Действительно, настоящая скульптура. Только вот эта тема — Nord Stream. Это ведь не эстонский проект, там есть свои авторы. А на биеннале принято, что люди выставляют свои проекты, а чужие нет. Так что, наверное, "Газпром" подаст на вас в суд за нарушение копирайта".
Потом выяснилось, что возражай мы, не возражай — толку никакого. Нам принадлежит павильон, а не территория биеннале, на ней куратор может делать что угодно. Копирайт, правда, произвел на Бецкого впечатление — труба теперь не Nord Stream, а просто труба (то есть толку никакого). В павильоне России будут выставлены здания русских и западных звезд, а от павильона пойдет труба с газом, показывающая, на какие деньги это все строится. Очень зримая иллюстрация развития русской архитектуры. Я боюсь, западные звезды пожалеют, что согласились участвовать в русской выставке, тем более что в Европе уже появляются статьи о том, что они, работая у нас, предают идеалы демократии. Ну, пусть будут благодарны эстонцам и лично Бецкому.
А вообще-то мне эстонский проект и впрямь кажется милым. Знаете, бывают взрослые — у них деньги, оружие, газопроводы, а бывают дети — они во все это играют. Эстония — маленькая страна, вот у нее как будто теперь труба между Россией и Германией, и она даже может сама открывать и закрывать заглушку как большая. Теперь там, кстати, рядом с нашим павильоном еще будет инсталляция Украины — большая надувная ядерная ракета. По-моему, трогательно.
Но так или иначе, все это совсем мне не нравилось. У меня была в голове выставка, на мой взгляд, важная, но она совсем не соответствовала моим представлениям о том, как должен выглядеть русский павильон на биеннале. И я стал думать, что же бывает в русской архитектуре помимо зданий. Вообще-то смешная ситуация. Все, что мы показывали на биеннале в течение 10 лет, это и была русская архитектура помимо зданий. Это были продукты концептуального поиска — а рядом вовсю показывали архитектуру. Ровно в тот момент, когда мы созрели для показа реальных зданий, тема биеннале оказалась противоположной. Ну что ж, подумал я, забудем все, что планировали раньше, и обратимся к концепциям. Что у нас на эту тему? У нас тут... довольно странно.
Исторически так сложилось, что мы себя считаем очень концептуальной страной. У нас осталась масса нереализованных проектов русского авангарда, у нас остались 1960-е годы, у нас в 1980-х годах было прекрасное движение "бумажных" архитекторов, которые выигрывали международные концептуальные конкурсы. Нам было чем гордиться. Но вот осталось ли — это вопрос. Концептуальное проектирование развивается тогда, когда не дают строить, а у нас 10 лет строительного бума. Самые сильные архитекторы ушли в реальную практику.
Остались художники — тот же Юрий Аввакумов или Александр Бродский. Художники занимаются своим прямым делом — ищут образы. Тут ситуация даже в чем-то парадоксальная, потому что в результате строительного бума в Москве, например, накопилась масса проблем (экология, транспорт, спекулятивный рынок жилья, проблема наследия), которые, если их не решать, уверенно ведут город к коллапсу. Тут вообще-то надо что-нибудь придумать. Но в смысле концепций мы ищем особой изысканности пропорций в стилизациях русского авангарда (Аввакумов) или темы щемящей ностальгии в технологических руинах (Бродский).
Но спасибо, что есть хотя бы они. Проблема в том, что в концептуальном смысле все это было заявлено 20 лет назад и с тех пор уже не раз показывалось в Венеции. Конечно, и старое блюдо можно умело разогреть, но я как раз не очень понимаю, как это делать. Меня больше поражает, что за 20 лет русская архитектурная школа вообще не родила никаких новых идей. Это понятно — зачем их рожать, когда надо просто посмотреть на Запад и сделать зарубежно,— но все равно странно. Обычно если люди думают, то мысли возникают сами собой.
Но мы больше не думаем. У нас нет ни одного концептуального центра, ни одной группы, вообще ни одного больше архитектора-концептуалиста. Единственное, что есть, это то, что каждый год наши лучшие архитекторы ездят в Калужскую область, в деревню Никола-Ленивец к художнику Николаю Полисскому на ландшафтный фестиваль и пытаются создать там инсталляции. Многим нравится, но лично мне кажется, что эти инсталляции сильно проигрывают тому, что делает сам Николай Полисский.
Стоп, подумал я, Николай Полисский. И пошел к Хорошилову.
Великий русский художник Иван Крамской написал про великого русского пейзажиста Ивана Шишкина: "Шишкин — верстовой столб русского пейзажа". Имелось в виду, что до Шишкина и после русский пейзаж — два разных вида искусства. До него пейзаж — это приличная картинка над столом в кабинете. После — предмет национальной гордости. Перефразируя, скажу: Николай Полисский — верстовой столб русского ленд-арта. До него ленд-арт — это опыты художественных маргиналов. После — ландшафтные фестивали, собирающие многотысячные толпы людей.
Тот уникальный сдвиг, который произвел Николай Полисский, заключается в изменении типа функционирования искусства. Его произведения создают жители деревни Никола-Ленивец. Это не следует переоценивать, замысел произведений, естественно, идет от художника, самим крестьянам не пришло в голову строить зиккурат из сена или акведук из снега. Но не стоит и недооценивать. Никому в мире еще не приходило в голову скрестить концептуализм с народными промыслами.
Самый важный для меня вопрос — что является содержанием этих концептуальных народных промыслов? Николай Полисский соорудил зиккурат, акведук, средневековый замок, колонну наподобие колонны Траяна, колонную улицу наподобие Пальмиры, башни наподобие Шуховской и Останкинской. Они не буквально похожи на свои прототипы, а так, будто молва изустно донесла до крестьян Никола-Ленивца слух об этих сооружениях и они построили их так, как представляли по рассказам. Это архетипические сюжеты архитектуры, формулы архитектурных эпох.
Я бы сказал, что благодаря Николаю Полисскому русское концептуальное проектирование не умерло. Больше того, он очень ярко демонстрирует, что, собственно, нам надо от архитектуры, о чем мы мечтаем. Во-первых, об уникальных, фантастических, невероятных объектах. Русскую архитектуру по-прежнему, как в позднесоветские времена, не интересуют социальные программы, новые модели расселения, поиски новых форм быта. Она мечтает о возведении объектов, чье значение было бы соотносимо с римскими акведуками, ближневосточными зиккуратами и замками крестоносцев. Мечтают не о новой жизни. Мечтают о фантастически прекрасной архитектуре, от которой бы дух захватывало.
Во-вторых, я бы сказал, что главной проблематикой русской школы является некоторая опасливость, сомнение в уместности своих мечтаний. Если говорить о работах Николая Полисского в архитектурных терминах, то окажется, что главным содержанием этих работ является забота о вписанности объекта в ландшафт. Классический ленд-арт вообще-то совершенно не озабочен этой проблематикой, напротив, он постоянно вносит в ландшафт то, чего там не может быть и никогда не было,— целлофановую упаковку, металлическую траву. Полисский носится со своими полями как с собственными детьми, долго и старательно придумывая формы, которые бы идеально им подошли, которые прямо из них бы и выросли. Для него насадить металлическую траву все равно что надеть ребенку парик из колючей проволоки. Он мечтает построить башню так, чтобы не ранить землю.
Наконец, третья особенность, на которую я хотел бы обратить внимание. Опять же если говорить о созданиях Полисского как об архитектуре, то нельзя не обратить внимание на то, что все эти сооружения, по сути, руины. Не акведук, но руина акведука, не колонна, но руина колонны, даже не башня Шухова, но ее руина. В этом отношении эстетика Николая Полисского ближе всего к архитектуре Михаила Филиппова. Решающим аргументом в пользу уместности архитектуры оказывается время — постройка делается так, будто она уже была. Основой легитимности архитектуры в русской школе оказывается историческая укорененность. Я бы сказал, что если сегодняшняя западная архитектура выясняет свои отношения прежде всего с природой, то русская — с историей.
Самое интересное, что фактически любое значимое произведение русской архитектуры самоопределяется именно в этих координатах. Невероятный аттракцион, который уместен и исторически укоренен,— вот идеальная формула сегодняшней русской архитектуры. Храм Христа Спасителя и башня "Россия" Нормана Фостера в Сити в одинаковой степени воплощают эту формулу. Всякому архитектору ведомо ощущение, когда ты выходишь на площадку и вдруг чувствуешь, что земля уже примерно знает, что на ней должно быть построено, о чем она мечтает. Это какие-то протообразы, которых еще и нет, но уже вроде и есть, они прячутся во дворах, переулках, подворотнях или в складках ландшафта, в траве, на опушках какими-то туманными сгустками кажимости, которые надо увидеть, к которым надо прислушаться. Николай Полисский научился ухватывать эти образы.
Он материализует то, о чем мечтает в России земля.
Вот со всеми этими идеями я пришел к Хорошилову. Который справедливо заметил, что Полисский все же не архитектор, а художник и у нас будут проблемы с выставлением его на архитектурной биеннале. Но, с другой стороны, он и сам думал о Полисском, потому что это самое интересное, что у нас есть в области ленд-арта. "В сущности,— сказал он,— альтернативы Полисскому нет. Надо только насытить его архитектурным содержанием".
Ну а дальше у нас в плане насыщения архитектурным содержанием сама собой всплыла старая идея. Отлично, вот русские и западные звезды. Они конкурируют между собой. За что? Да вот ровно за то, чтобы воплотить мечты русского ландшафта. За Россию. За то, чтобы понравиться Полисскому.
Так мы придумали экспозицию России на XI архитектурной биеннале. Наш павильон двухэтажный. Экспозиция называется "Партия в шахматы. Матч за Россию". На первом этаже Россия, Николай Полисский. На втором — партия в шахматы между русскими и западными звездами. Кто победит — мы не знаем. Знаем, что это матч за воплощение русской архитектурной мечты.
Вообще-то там много еще что придумано. Как будет выглядеть выставка самого Полисского, каким будет этот шахматный матч. У нас замечательные дизайнеры Владимир Савинкин и Владислав Кузьмин. Но это все уже трудно описать словами. Приезжайте — увидите.