Закрытие Олимпиады-2008 в Пекине запомнилось специальному корреспонденту "Ъ" АНДРЕЮ Ъ-КОЛЕСНИКОВУ совершенно не тем, чем всему остальному миру, а именно — актом обручения двух голландских спортсменов прямо на стадионе.
Церемония закрытия пекинской Олимпиады была очень проста. Может, даже слишком проста. Кажется, организаторы полностью выложились на церемонии открытия, как и спортсмены на соревнованиях. Я не знаю, как церемонию было видно с трибуны или экрана телевизора, потому что я ехал вместе с российской делегацией на стадион из Олимпийской деревни, потом шел по стадиону, а потом еще два часа стоял на нем.
В Олимпийской деревне перед поездкой на стадион не было никакого ажиотажа. Никто, как на церемонии открытия, не волновался, не страдал, что при посадке в автобус помнется парадная форма. Да и организаторы не особенно, по-моему, следили за тем, кто заходит в эти автобусы.
На церемонии открытия спортсменам заранее давали специальные пропуска на вход в олимпийские автобусы, и их кому-то не хватило, и у кого-то была истерика... А теперь в автобусы садился кто хотел.
Таких было не так уж много. Многие спортсмены уже уехали, и только китайцам ехать было некуда, поэтому они пришли в полном составе, как и на церемонию открытия.
Слава богу, спортсменов до выхода на олимпийский стадион не держали на малой спортивной арене, которую во время Игр использовали то как гимнастический зал, то как гандбольный (для России это не имело особого значения, потому что здесь проигрывали и те и другие наши спортсмены).
Спортсменов проветривали на открытом воздухе, метрах в двухстах от стадиона. Когда туда пришли мы, картина была ужасающая: толпы спортсменов, уже еле стоящих на ногах. Мы входили на стадион в соответствии с китайским алфавитом 138-ми по счету, а были и те, кто входил в первой десятке, а значит, их привезли сюда часа два с половиной назад. Эти люди уже давно раскупорили сухпайки, которые им выдали.
Ветер носил обрывки бумажных пакетов, недопитые бутылки с водой и остатки сандвичей под ногами так, что я обо все это постоянно спотыкался и думал о том, что идеально чистая все три недели территория олимпийского стадиона вдруг превратилась усилиями организаторов и спортсменов в такую же помойку, что и автовокзал на "Щелковской" как в светлое, так и в темное время суток.
Мимо прошел китайский спортсмен Яо Мин. На это событие нельзя было не обратить внимания. Этот великий (по росту) баскетболист был окружен огромным количеством китайцев, которые были ему в лучшем случае по пояс и которые висели на нем, как лилипуты на Гулливере. А он обреченно двигался, таща их всех за собой — и волонтеров, и спортсменов — и абсолютно не понимал, куда он идет. Он понимал только, что движение — жизнь, остановка — смерть.
Это был человек, для которого Олимпиада складывалась тяжелее, чем для всех остальных людей планеты. Этот живой груз висел на нем все три недели. Вспышки этих фотоаппаратов не будут давать ему спать до конца жизни. Рука его будет нервно трястись, машинально выводя каракули автографов, при одном воспоминании об Олимпиаде-2008.
Я думал, что, как и на туринской Олимпиаде, здесь сразу начнется лихорадочный и бессмысленный обмен значками и сувенирами, в который ты помимо своей воли включаешься уже через три минуты и выключаешься, только когда сидишь в машине по дороге в гостиницу и с недоумением вспоминаешь о том, что это было.
Но здесь не происходило ничего подобного. Рынок был вялым и слабым. Спортсмены не были готовы к церемонии. Ко мне за 20 минут подошел только один застенчивый пуэрториканец и предложил за чебурашку средних размеров, висевшего у меня на груди, два жалких значка.
Я даже не понимал, что происходит. Некоторые члены российской сборной, пришедшие на церемонию с рюкзаками за спиной, так же растерянно смотрели на происходящее.
Внезапно, еще минут за десять до начала церемонии, территория олимпийского парка взорвалась фейерверками, которые продолжались секунд пятнадцать. Через пять минут эта серия взрывов повторилась. Я понял, что пробил второй звонок.
Мучения наши на относительно свежем пекинском воздухе продолжались все-таки недолго: спортсменов пустили на стадион в самом начале церемонии, и ее в отличие от церемонии открытия удалось посмотреть, а не только стать ее участником в последние 20 минут.
Временами она производила впечатление, но на самом деле гораздо интереснее стало вдруг то, что происходило на стадионе между спортсменами.
Я вдруг обратил внимание, что голландцы, которые пришли сюда в каком-то просто невероятном количестве (их было, по-моему, даже больше, чем китайцев, причем на трибунах), образовали широкий круг, в центре которого стояла целующаяся пара. Они не просто целовались. Она впилась в него так, что, мне казалось, он сейчас потеряет сознание под ликование соотечественников. Он был выше ее в полтора раза, и она к тому же висела на нем — на одних губах.
Выяснилось: он только что сделал ей предложение и подарил обручальное кольцо. Времени на раздумье ей потребовалось меньше, чем председателю КНР Ху Цзиньтао на приветственную речь перед участниками и зрителями.
Когда их шатающиеся безвольные тела распались, я увидел у нее на руке кольцо, которое он ей подарил. Она его вдруг попробовала на всякий случай снять, а оно застряло на пальце (видимо, он не совсем рассчитал размер), и она страшно перепугалась и начала стаскивать это кольцо при всем честном народе.
Некоторые россияне все-таки пытались интенсифицировать обмен значками и сувенирами. Так, удалось выманить у китайских волонтеров несколько факелов, предназначенных для церемонии. Мой товарищ Вячеслав Смагин подошел к пожилому негру в белых одеждах и зеленой, похожей на докторскую шапочке.
— Давай поменяемся,— сказал он ему, конечно, на русском и подкрепил великий и могучий языком жестов.— Ты мне шапку, я тебе — чебурашку. На безрыбье, как говорится...
— Я не могу...— лицо негра сморщилось от переполнившего его душу страдания или, может, искушения.
— Почему?! — удивленно спросил его Вячеслав Смагин.
— Это мое...— простонал негр.
— Слава, он же на русском говорит...— осознал я.— На чистом, можно сказать...
— А ты откуда? — спросил его господин Смагин.
— Из Воронежа...— ответил тот.
На спине у него было написано: "Зимбабве".
Провалилась идея выменять несколько чебурашек на одну куртку, которую надел каждый английский спортсмен в какой-то момент церемонии — кажется, когда на стадионе появился английский двухэтажный автобус (следующие летние Игры — в Лондоне).
Церемония продолжалась уже, кажется, бессмысленно долго, и половина спортсменов сидели и лежали, причем друг на друге. Потом вдруг к центру стадиона, где китайцы строили, тоже друг из друга, всякие башни, ринулись китайские спортсмены, прокладывая себе дорогу с применением всех благоприобретенных навыков (лучше других продвигались мастера таэквондо и ушу). Оказалось, на сцену вышел Джеки Чан.
И в этот момент для китайцев перестали существовать их собственные победы и их Олимпиада. Китайские спортсмены через мгновение ничем не отличались от китайцев на трибунах. Они фотографировали своего кумира на десятки мыльниц и были абсолютно, законченно счастливы. Вот в этот момент Олимпиада для Китая и закончилась.
А Джеки Чан остался.
Правда, пара волонтеров так и не слезли с Яо Мина.