В числе премий, которые по результатам прошедшего года роздал своим авторам журнал "Знамя", фигурировала и "за приоритет художественности в литературе". Поскольку литература (по крайней мере в некоторой своей части) остается областью художественного творчества, приоритет эстетического до сих пор считался само собой разумеющимся. Критик МАРИЯ РЕМИЗОВА на примере премированной в этой номинации повести пытается определить "рецепт" создания текста, который кажется членам жюри наиболее "художественным".
Премию в этой номинации получил Андрей Саломатов, дебютант "толстых" журналов. Повесть называется "Синдром Кандинского" (не знаменитого художника, а психиатра, впервые описавшего так называемые псевдогаллюцинации, которые и стали именоваться в его честь). Сюжет представляет собой лабиринт: сюжетные линии пересекаются и ветвятся, напоминая расходящихся по ладони линии судьбы. Герой выскочил из проложенной для него колеи и, кажется, пытается успеть проиграть другие варианты. "Случай может все, — уверяет он одну из своих собеседниц, — но в пределах потребностей и возможностей каждого отдельного человека. А вот глупый поступок действительно всесилен. Глупым поступком вы сбиваете с толку собственную судьбу, случай начинает в панике подсовывать вам чужие варианты... Надо только победить в себе жадность и не хватать все, что попадет под руку. Бескорыстие — еще одно условие игры". И герой бескорыстен. Словно молекула в броуновском движении, он мечется от одной возможности к другой, не желая делать ни выбора, ни остановки.
Текст повести скрепляется лишь личностью главного героя-наркомана, который, приехав на курорт вслед за оставившей его женой, то и дело попадает в необычные ситуации. В первый же вечер он случайно оказывается в доме, где некая старуха принимает его за своего явившегося в новом воплощении мужа, причем герой загадочным и неожиданным для себя самого образом угадывает некоторые детали жизни покойного. В ткань повести вплетены письма к жене, которые герой без адреса, буквально "на деревню дедушке", бросает в почтовый ящик сгоревшего дома. В одном из этих безумных посланий он признается, что девушка, сделавшая ему когда-то первый укол морфина, указала ему дорогу в "ультрамариновую бесконечность", с тех пор он "много раз пытался оказаться в том месте... но безрезультатно". Попутно герой рассказывает байки, развлекая ими попадающихся ему на пути незнакомок. Сюжет одной из этих историй неожиданно вывернут наизнанку в рассказе некоей дамы. И все вместе демонстрирует множественность равноправных точек зрения на одно и то же событие. Что в конечном счете иллюстрирует один из постулатов модернизма: никакое описание того или иного события не может быть истинным, а значит картина мира — бесконечно вариативна.
Эта повесть — очередная головоломка, "Вавилонская библиотека". Однако, в отличие от подавляющего большинства подобных текстов, произведение Саломатова не коллекция набивших оскомину культурных аллюзий, а сам автор — не угрюмый и ригористичный служитель постмодернистского культа. Скорее он — здоровый и румяный шалун, предлагающий сыграть в разноцветные кубики не утомленному злободневностью читателю. Кубики выкладываются в хаотичном порядке, выпадают разными гранями, образуя модель зыбкого и условного мира героя-наркомана. И вопрос о соотношении реальности и бреда остается открытым.
Короче говоря, этот "приоритетно художественный" текст содержит полный набор модных клише беллетристики, заигрывающей с мистикой. И крайне далек от какого-либо плоского реализма. Повесть кончается на том, что герой на пляже делает себе "золотой укол" — вводит заведомо смертельную дозу наркотика, воображая в поезде, идущем в "Бардо". Это — из "Тибетской Книги Мертвых", Бардо называется область, куда астральное тело человека влечется после смерти. Последняя мысль героя, а заодно и автора, предсказуема, если знать подобную литературу: "воспоминание о смерти — это единственное, что остается у человека в памяти о прошлой жизни". Финал не отвечает даже на вопрос, действительно ли герой был жив — или все описанное только посмертные мытарства (хотя российский наркоман Антон вовсе не ламаист, автор и позволяет себе игру с экзотическими мистическими концепциями). Быть может, все это, включая и смерть, только галлюцинации, и герой вообще не вставал с московского дивана? Или, что тоже возможно, его вовсе не существовало, он лишь фантазия какого-то иного сознания, в тексте не упомянутого?
Так или иначе, Саломатов, если верить редакции "Знамени", дал рецепт "приоритета художественности": надо технично исполнить милую и не без претензии на изысканность вещицу, так, чтобы текст был пригоден к потреблению без читательского насилия над собой; в нем неплох бред наркомана, разорванность изложения, головоломный сюжет, вариативность событийного ряда и аллюзии на сакральные тексты. Существенно, чтобы отсутствовала какая-либо реалистическая тенденция — по-видимому, она не может быть приоритетна в смысле художественности и проходит по другому разряду, равно как и тенденциозность. Для всего этого приготовлены другие номинации: скажем, "отстаивание в литературе либеральных ценностей" или "самый читаемый публикой роман".