Вчера канал НТВ показал фильм "Перстень с орлом в короне" — странную и в целом неудачную попытку Анджея Вайды вернуться к самому себе сорокалетней давности, к истокам и мотивам своей знаменитой трилогии "Поколение", "Канал", "Пепел и алмаз".
Теперь уже трудно с точностью сказать, для кого эти фильмы были важнее. Для поляков, проецирующих собственную историческую катастрофу на традиции национальной романтики. Или для нас, усмотревших в экзистенциальных рефлексиях соседей вполне полноценную замену европейской "новой волны". Советские шестидесятые не видели молодых Бельмондо или Жана-Пьера Лео. Зато мы вовремя увидели Мачека Хелмицкого из вайдовского "Пепла и алмаза" — убийцу, стреляющего в коммунистов по приказу Армии Крайовой, с его пластикой танцора рок-н-ролла и близорукими глазами интеллектуала за темными очками гангстера. Польская премьера поэтического триллера Вайды состоялась в октябре 1958-го. В те же дни бывший кинокритик Жан-Люк Годар, носивший такие же дымчатые очки, что и сыгравший Мачека Збигнев Цыбульский, приступил к съемкам "На последнем дыхании", где "маленький солдат" Бельмондо-Пуакар тоже пробегал свою финальную дистанцию с пулей в спине.
Романтический герой всегда бежит от себя. И поэтому всегда бежит по кругу. В польском кино рубежа 1960-х эта классическая траектория в очередной раз совпала с виражом национальной судьбы. Вечный выбор романтиков — поступок как альтернатива молчания и предательства — буквально повторили коллизии Варшавского восстания. Большая История вновь не приняла во внимание индивидуальный кураж. В жизни, но не в кино. В надиктованной жизнью формуле герои Вайды снова и снова выбирали жестокую романтику. Выходили на бесполезные теракты, как в "Поколении", задыхались в лабиринтах подземной канализации, как в "Канале" или с шашками наголо атаковали бронетанковые колонны, как в "Летне". Или, повинуясь полудетскому кодексу чести, палили в своих же соотечественников, а потом в корчах умирали на городской свалке, как в "Пепле и алмазе".
Едва ли сам Анджей Вайда понимал, что, создавая галерею шляхтичей с повадками читателей Камю, он объективно попадает в европейский мейнстрим, воспевавший болезненную красоту антигероизма. Вайда творил общенациональный миф и на протяжении десятилетий обращался к нему снова и снова. Впервые это случилось в 1962 году в короткой новелле интернационального альманаха "Любовь двадцатилетних". Вместе с Цыбульским Вайда разыграл пародию на шиллеровскую "Перчатку" — вариант судьбы выжившего Мачека, отброшенного на обочину эпохи фри-джаза. Со стороны режиссера это выглядело известным лукавством, ведь если следовать его собственной логике, то Мачек вел себя как разжившийся "шмайссером" битник еще во времена Сопротивления. Второй раз они встретились в 1969-м, когда измученный водкой и собственным актерским мифом Збигнев Цыбульский упал под колеса ночного поезда. Реквием другу Вайда назвал "Все на продажу", определив тем самым стоимость творчества и следующей за творчеством легенды.
"Перстень с орлом в короне" — их третья и, судя по всему, финальная встреча. Как и положено, на последнее свидание приглашаются все. Помимо прямых цитат из "Канала" и "Поколения", Вайда вновь вернулся к сквозным мотивам своего раннего этапа: сильным женщинам и слабым, но гордым мужчинам, цене предательства и героизма, жизни и смерти, пепла и алмаза. Вернулся злым и помудревшим, пережившим каннский триумф "Человека из железа" и крах выкованных из того же железа лозунгов "Солидарности", снявшим почти соцреалистическую фреску "Земля обетованная" и образцово-мизантропический очерк "Без наркоза". Вернулся, зная, что не все в жизни делится на черное и белое, и все-таки помня, как пятна черной крови на белой простыне безошибочно рифмовались с красно-белыми половинками польского флага. Коронованный орел — тоже геральдический символ, но герой фильма, выбравшийся из каналов и избежавший пули советского и немецкого патрулей, носит его не на боевом знамени и не на нарукавной повязке повстанца. Орел заключен в перстне, как знак тайной ложи или яд, обещающий избавление от метаний между компромиссом и необходимостью жить.
Живой классик Вайда тряхнул романтической стариной. Компромисс не удался. Бравый повстанческий командир превратился в коллаборациониста и невольного стукача, окончательно запутанного мефистофелем из местного гэбэ. Горечь познания Вайда преумножил горечью автоцитаты: совсем рядышком с опозоренным героем зажигает поминальные стопки Мачек Хелмицкий. Видевшие "Пепел и алмаз" помнят, что жить ему осталось всего несколько часов. Мало-мальски знакомые с героями "польской школы" знают, что мертвы и Збигнев Цыбульский и его партнер по эпизоду Адам Павликовский. Они умерли, но не изменили себе ни в жизни, ни на экране.
Остались двое — автор и герой-предатель. И именно им суждено поделить яд общих воспоминаний.
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ