Выставка «Большой модный взрыв 1997-го» в музее моды Гальера

На «1997 Fashion Big Bang» нас ждет примерно 50 луков и множество видеоматериалов. Так в достаточно концентрированном виде кураторы показывают историю изменений в системе моды, которые именно в 1997 году достигли качественного прорыва и создали ту самую конфигурацию индустрии, что существует до сих пор.

Текст: Елена Стафьева

Конечно, изменения эти случились не вдруг, они накапливались все 1990-е, но в 1997-м стали не просто заметными, а финализировались. Несмотря на некоторую формальность, жесткий хронологический подход фиксирует переломный момент, сосредоточивает на нем зрительское внимание.

Год этот, впрочем, отличается от календарного — это 12 месяцев между октябрем 1996-го и октябрем 1997-го, от показов SS 1997 до SS 1998. «Fashion Big Bang» в названии — это определение французского Vogue того времени, то есть и современники воспринимали происходящее на их глазах как взрыв. В его эпицентре тут четыре коллекции SS 1997, от него расходится все прочее, что уместилось в эти 12 месяцев,— от открытия легендарного концепт-стора Сolette до похорон принцессы Дианы.

Четыре коллекции в центре — коллекция Stockman, Maison Martin Margiela; коллекция Body Meets Dress, Dress Meets Body, Comme des Garcons; коллекция Ann Demeulemeester и коллекция Тома Форда для Gucci. Все они, что называется, хрестоматийные — Марджела и Кавакубо безусловно; Демельмейстер, пожалуй, в меньшей степени; Том Форд, скорее, одним предметом, на выставке и представленным,— стрингами с двойной буквой G на копчике.

Андрогинный стиль Демельмейстер — черные пиджаки, белые асимметричные рубашки — был вполне уже оформлен и до весны 1997-го, но тогда она показала одну из самых знаменитых и самых цельных своих коллекций, закрепившую этот стиль образом Патти Смит и появлением ее на подиуме. У Форда в Gucci были коллекции и более нашумевшие, например предыдущая, FW 1996,— облегающие платья из белого шелкового джерси с вырезанными боками, но, конечно, те самые G-стринги стали настоящим мемом. Марджела к октябрю 1996 года был уже вполне знаменит, но коллекция, использующая портновские манекены не как орудие труда дизайнера и портного, а как часть готовой одежды, стала практически манифестом концептуальной моды. Равно как и коллекция Кавакубо, деформирующая силуэт наростами и изгибами в самых неожиданных местах, прозванная за это «lumps and bumps» («бугры и шишки»), по поводу которых журналисты соревновались в шокирующих сравнениях, от турниров XIX века до беременных животов и раковых опухолей.

Казалось бы — где манекены Марджелы, где стринги Форда, но нечто общее есть. В тот момент и мода конвенциальная, коммерческая и мода концептуальная, авангардная активно исследовали отношения между телом и одеждой — буквально пространство между тканью и кожей — и меняли стандарты красоты и сексуальности. Форд вспоминал, что к 1995 году все стало таким минималистичным и пристойным, что он буквально почувствовал, как люди опять хотят выглядеть sexy. Впрочем, его стринги дополнены вполне пристойными платьями-комбинациями и платьями-колоннами суровых темных цветов с высокими кожаными сапогами. С одной стороны, деконструкция — клише сексапильности, а с другой — доведение ее до предела, до гиперсексуализации.

Тот же Форд говорил, что, разглядывая в архиве Gucci винтажные фотографии знаменитостей с сумками и платками Gucci — Элизабет Тейлор, Грейс Келли, Софи Лорен,— он понял, что гламур этих образов, гламур Gucci, заключен больше в самих этих знаменитостях, чем в том, что на них надето или что у них в руках. Мало того что ровно так же обустроился специфический гламур 1995–2008-го, но к тому же начиная как раз с 1997-го возник симбиоз селебрити и моды, с которым мы живем до сих пор. На отождествление последнего сработали два трагических события: похороны Версаче, убитого 15 июля 1997-го, которые среди других знаменитых клиентов посетила принцесса Диана, а затем и похороны самой Дианы, на которых среди аристократов и политиков присутствовал весь истеблишмент индустрии, от Лагерфельда, Армани и Валентино до Анны Винтур и Бернара Арно.

1997-й — это и год ураганных перестановок внутри главных домов моды. Бернар Арно, в руках которого к этому времени оказывается ряд главных парижских домов, назначает художественным директором Christian Dior Джона Гальяно, а на его место в Givenchy, где Гальяно провел тренировочный год, назначает Александра Маккуина. В конце 1996-го в Институте костюма MET открывается выставка, посвященная 50-летию Christian Dior, там появляется еще живая принцесса Диана в платье Гальяно. То есть фактически Арно использует диоровский юбилей и назначение Гальяно, чтобы максимально эффектно запустить новую модель управления бизнесом. Если прежде должность художественного директора парижского дома первого ряда была итогом движения по карьерной лестнице из дома в дом (такие кометы, как Диор и Сен-Лоран,— исключение), то теперь на нее назначают совсем молодых и никому толком еще не известных. Маккуину, когда он оказывается в Givenchy,— 27; Гескьеру, когда он становится художественным директором Balenciaga,— всего 25; столько же Стелле Маккартни, назначенной в Chloe; Эди Слимана назначили главой мужской линии Yves Saint Laurent Rive Gauche Homme в 28, у него вообще не было никакого дизайнерского образования. Их первые коллекции как раз попадают в хронологическое пространство этой выставки, и все на ней показаны. В дальнейшем практику назначения людей ниоткуда переняли другие дома, она стала повсеместной, и ряд последних назначений, в том же Gucci, тому пример.

Из всех событий того года вынесенные в название слова «Fashion Big Bang» больше всего подходят к первому показу Гальяно в Dior и всей той кутюрной неделе SS 1997 — тогда они, собственно, и прозвучали в Vogue Paris. Показ Dior haute couture 20 января 1997 года стал настоящим взрывом: куратор выставки Александр Самсон, глава департамента haute couture и современных коллекций, считает его ключевым событием того года, полностью поменявшим представление о том, где проходят границы дозволенного парижскими гранд-домами и как можно обращаться с их наследием. С этого момента начнется в том числе театрализация моды, превращение сезонных показов в настоящие шоу, в перформансы, в спектакли. Гальяновская театральность, перформансы Маккуина, бурлеск-кабаре Жана Поля Готье (который начал делать кутюр тоже в 1997-м) — все это изменит стандарты показов, и отблески тех легендарных дефиле, а то и прямые цитаты, мы видим до сих пор.

Помимо этих фундаментальных структурных изменений системы моды, существуют еще и аллюзии, цитаты, реминисценции, оммажи и прочие следы влияния тех коллекций на нынешние. Александр Самсон шутит, что примерно 70% нынешних коллекций он может свести буквально к паре тогдашних — «буграм и шишкам» Кавакубо и «стокмановским» жакетам Марджелы. Доля истины в этой шутке, мне кажется, даже выше 70%, достаточно посмотреть на показы нынешней парижской недели моды, в последний день которой выставка и открылась. Вот они, эти самые бугры, в олимпийках Balenciaga, а уж марджеловская деконструкция процесса кройки и шитья просто повсеместна — от маленького Rokh до большого Louis Vuitton. И это ностальгическое погружение в ту великую эпоху — один из самых приятных эффектов выставки. Понимание кардинальных изменений, приведших к рождению современной фэшн-системы,— это, конечно, важно и ценно, но эмоциональное вовлечение и погружение — это очень современный способ взаимодействия со зрителем. И с этим «1997 Fashion Big Bang» справляется отлично.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram