Как Юрий Кнорозов расшифровал письменность майя

19 ноября исполняется 100 лет со дня рождения Юрия Кнорозова, одного из самых известных российских лингвистов XX века. Не покидая библиотеки и собственного кабинета, трудясь над двумя редкими переизданиями старинных текстов, он сумел расшифровать письмо майя, чего на протяжении по меньшей мере 100 лет не удавалось целой научной школе западных майянистов. О том, как ему это удалось,— в материале «Ъ-Науки».

Углубленный курс иероглифики в оккупации

Юрий Кнорозов родился 19 ноября 1922 года под Харьковом, в семье типичных русских интеллигентов. Его отцом был инженер, которого еще в царское время направили из Петербурга на строительство Южных железных дорог, а после революции назначили начальником одного из хозяйственно-административных подразделений при их управлении.

В детстве Юрий увлекался игрой на скрипке и рисованием, сочинял романтические стихи, интересовался шаманизмом и психологией. Он лечил соседей «наложением рук» и мечтал стать психиатром, однако когда пришла пора поступать в вуз, шел 1939 год, а высшие учебные заведения в то время готовили исключительно военных врачей. Кнорозов же не прошел медкомиссию по состоянию здоровья, так что ему пришлось выбирать иную специальность.

К началу Великой Отечественной войны Юрий успел окончить два курса на историческом факультете Харьковского университета и с головой погрузиться в изучение египетских иероглифов. Из-за плоскостопия третьей степени военная комиссия признала Кнорозова негодным к строевой службе, но, несмотря на это, его направили строить оборонительные сооружения под Чернигов.

Город оказался в «котле», однако Юрий выжил и сумел пробраться к родным в Харьков, к тому моменту оккупированный немецкими войсками. Там Кнорозову удалось устроиться работать в школу, и он даже вернулся к изучению египетского языка. По легенде, в те годы он настолько продвинулся, что обнаружил 16 ошибок в новейшем учебнике по предмету за авторством одного из главных мировых авторитетов того времени — Алана Хендерсона Гардинера.

В 1943-м Кнорозову с родными удалось перебраться в Москву, где он поступил на истфак МГУ, продолжив изучать иероглифику и древние системы письма в целом. После защиты диплома Юрий пытался поступить в аспирантуру, однако его не взяли как лицо, недавно прибывшее с оккупированных территорий. Впрочем, благодаря протекции своих научных руководителей ему удалось пробиться младшим научным сотрудником в Музей этнографии народов СССР, который начали восстанавливать после войны.

Прибыв в Ленинград, Кнорозов, опять же, по легенде, поселился в одном из служебных помещений этнографического музея — в комнатке-пенале шириной не больше трех метров, в которой располагалось его рабочее место. В соседнем помещении в то время трудился Лев Гумилев. Кнорозов подружился с ним, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, и часто бывал у него в гостях. Так юный лингвист познакомился и с матерью Гумилева — Анной Ахматовой, от которой получил в подарок зимнюю шапку.

Невыполнимая задача

Стены комнатушки, в которой работал Кнорозов, были до самого потолка увешаны листками с его собственными зарисовками иероглифов майя: ученый с головой погрузился в попытки расшифровать эту письменность. Над задачей он трудился еще со времени учебы в МГУ, когда ему на глаза попалась публикация немецкого исследователя Пауля Шельхаса, озаглавленная «Дешифровка письма майя — неразрешимая проблема».

Выводы этой статьи, по собственному признанию Кнорозова, не давали ему покоя: «Как это неразрешимая проблема? То, что создано одним человеческим умом, не может не быть разгадано другим. С этой точки зрения, неразрешимых проблем не существует и не может существовать ни в одной из областей науки!»

В то время в мировой науке всерьез было принято мнение, что расшифровать письмо майя невозможно. Помимо авторитетного европейца Шельхаса этой же позиции придерживался и глава американской школы майянистики Эрик Томпсон. Он утверждал, что иероглифы майя (к слову, на камне выглядящие как затейливый орнамент, а на бумаге — как комиксы без подписей) представляют собой идеографическое письмо, то есть это вовсе не буквы, слоги или даже слова, а символы, за каждым из которых кроются целые понятия.

Идеографическим письмом в наши дни пользуются, к примеру, китайцы. Самые скромные системы такого письма насчитывают свыше 5 тыс. знаков, значение которых может меняться в зависимости от контекста. Учитывая это, опасения Шельхаса и Томпсона понять было легко: кажется, и впрямь невозможно в точности определить, какой именно символический смысл вкладывали индейцы в каждый из сотен своих рисунков тысячи лет назад.

Наконец, в распоряжении мировой науки не было ни одного ключа для расшифровки майянских иероглифов — в отличие от, например, ситуации с древнеегипетской письменностью. Французский историк Шампольон сумел расшифровать ее, имея на руках один и тот же текст на двух языках — древнеегипетском и древнегреческом.

Как инквизитор, уничтожавший письменность майя, помог ее расшифровать

Однако Кнорозова все эти доводы абсолютно не смущали. Еще в МГУ ему в руки попалось «Сообщение о делах в Юкатане», а точнее, его парижская публикация Брассера де Бурбура 1864 года. Эту книгу в 1566-м написал монах Диего де Ланда, возглавлявший францисканский орден на полуострове в период испанского завоевания. Кнорозов перевел ее со староиспанского на русский.

Занимаясь «просвещением» местных индейцев, Ланда учредил на Юкатане инквизицию и уничтожил большую часть «еретических» рукописей майя. При этом в своей книге инквизитор приводил «алфавит майя» — 29 майянских знаков, сопоставленных с буквами латинского алфавита. Составить его помогал Гаспар Антонио Чи — индеец майя, получивший европейское образование и служивший переводчиком при губернаторе Юкатана.

Современные Кнорозову майянисты, в первую очередь Томпсон, поднимали эту попытку Ланды описать язык майя на смех, считая ее курьезной нелепицей, которую совершил человек, попросту не догадывавшийся о существовании иных систем письма, помимо алфавитного.

Однако Кнорозов разглядел в этой нелепице настоящий ключ к расшифровке. Внимательно изучив «алфавит», он предположил, что с подачи Ланды индейский секретарь записывал иероглифами не звуки, а названия латинских букв, причем делал это, подбирая иероглифы, обозначавшие наиболее близкие по произношению слоги.

Кнорозов понял, что Ланда старался довольно точно передать фонетику языка майя — от различия мягких и твердых согласных до наличия придыханий. Этот вывод позволил советскому лингвисту всерьез постулировать: письмо майя все же не идеографическое, а фонетическое и морфемно-силлабическое. То есть каждый знак читается как конкретный слог.

Помимо книги Ланды в распоряжении Кнорозова были тексты трех майянских рукописей — так называемых Мадридского, Дрезденского и Парижского кодексов (по названиям городов, где они хранятся), изданных братьями Вильякорта в 1930 году в Гватемале. Эти три кодекса — единственные майянские бумажные источники, сохранившиеся до наших дней, невзирая на инквизиторскую деятельность Ланды и его коллег. Кнорозов скрупулезно изучил их и выяснил, что во всех трех текстах встречаются 355 уникальных знаков.

Этот факт послужил еще одним подтверждением того, что письменность майя является слоговой. Дело в том, что алфавитные системы письма оперируют десятками знаков (в среднем около 30), а идеографические — тысячами (от 5 тыс., как уже упоминалось). Промежуточное же положение между ними по количеству символов занимает силлабическое письмо, насчитывая от десятков символов до сотен (в среднем 80–120).

Статистический метод в лингвистике

На этом Кнорозов не остановился. В конечном итоге ему удалось расшифровать тексты трех кодексов, и для этого он разработал целый научный подход, который получил название «метод позиционной статистики». Начинается он с определения типа письма — по количеству знаков в нем. Затем производится анализ как частоты употребления знаков, так и позиций, в которых эти знаки появляются.

На основе этого анализа определяются функции знаков: выявляются корни и прочие части слов. Частота повторения и характер сочетания знаков позволяют выявлять служебные слова, главные и второстепенные члены предложений. Попутно производится сопоставление с материалами родственных языков, что позволяет выявлять грамматические и семантические референты, корневые и служебные морфемы.

На этом этапе начинает проглядывать общий смысл предложений. Верность же дешифровки проверяется так называемым перекрестным чтением: одни и те же знаки должны одинаково читаться в разных словах, слова — образовывать осмысленные предложения, а те — не противоречить всему тексту в целом.

При всем этом приходится распознавать всевозможные варианты написания иероглифов, зависящие как от шрифта, так и от особенностей почерка писца. Наконец, зачастую знаки оказываются полустертыми или искаженными, что дополнительно усложняет работу.

Справедливости ради стоит сказать, что отдельные положения метода, примененного Кнорозовым, с переменным успехом использовались на практике всю первую половину XX века. Однако именно Кнорозов обобщил и развил разрозненные практики в цельную теорию, а заодно и доказал ее состоятельность на практике.

Как советский кабинетный гений победил американскую школу

Работу по расшифровке майянских кодексов Кнорозов завершил в начале 1950-х. Первые результаты дешифровки Кнорозов опубликовал в «Советской этнографии» в 1952-м. Статья с максимально нейтральным заглавием — «Древняя письменность Центральной Америки» — произвела фурор в советских научных кругах.

В результате Кнорозову, несмотря на его оккупационное прошлое, устроили защиту кандидатской диссертации. Тема звучала как «Сообщение о делах в Юкатане Диего де Ланды как этноисторический источник», при этом задачей работы ставилось доказательство фонетического характера письма майя. Защита состоялась 29 марта 1955 года в Москве, и по ее результатам Кнорозову присвоили звание не кандидата, а сразу доктора исторических наук, что в гуманитарной области было неслыханной редкостью.

Диссертация Кнорозова, успешно прошедшая защиту, стала настоящей научной сенсацией, и о ней быстро узнали за рубежом. В 1956-м ученому, снискавшему мировую славу, даже разрешили выехать на Международный конгресс американистов, состоявшийся в Копенгагене. На том собрании присутствовал сам Эрик Томпсон. Когда Кнорозов выступал с докладом о своей работе, у главы американской школы так подскочило давление, что ему сделалось плохо.

Казалось парадоксальным: молодой советский ученый, никогда не видевший следов майянской культуры вживую, не покидая своего кабинета и библиотеки, имея на руках всего две старинные книжки, совершил то, что до него не удавалось целой научной школе, представители которой, собственно, открывали миру майянские памятники. Сам Кнорозов на замечания о том, как такое возможно, с иронией отвечал: «Я кабинетный ученый. Чтобы работать с текстами, нет необходимости скакать по пирамидам».

Впоследствии Томпсон сделался непримиримым противником «кнорозовизма» в майянистике. Он вообще был человеком непростым, и, откровенно говоря, если бы не его тяжелый характер, возможно, открытие Кнорозова совершил бы лет на 20 раньше какой-нибудь американец. Дело в том, что, обладая огромным влиянием в научных кругах, Томпсон безжалостно «топил» всякого, кто пытался обосновать идеи, противоречащие его концепции идеографического майянского письма.

Выступление с опровержением идей Томпсона в кругу американских майянистов было равнозначно попытке покончить со своей научной карьерой. Однако после того, как Кнорозов получил всемирное признание, его теория с каждым годом находила все больше подтверждений, а подход применялся все шире, и в конечном итоге Томпсон со своим мнением оказался в своеобразной изоляции, его идеями пренебрегли даже самые преданные последователи.

После выступления в Копенгагене Кнорозов получил место в Ленинградском отделении Института антропологии и этнографии Академии наук СССР (то есть в Кунсткамере), где трудился до конца своей жизни. Помимо изучения текстов майя он занялся теориями сигнализации и коллектива, а к 1980-м включил в поле своей деятельности вопросы истории заселения Нового Света первобытными людьми. Метод же позиционной статистики постепенно стал общепринятым — например, его применяли для дешифровки протоиндийских текстов и письма острова Пасхи.

В Новом Свете

При всей значимости его трудов для мировой науки долгие годы Кнорозов считался невыездным. Посетить памятники майя его отпустили лишь в 1990-м, да и то по личному приглашению президента Гватемалы. Из Москвы лингвист вылетал в декабре, а потому на землю Нового Света сошел в зимнем пальто и той самой шапке, которую в далеком 1949-м ему подарила Анна Ахматова.

68-летний Кнорозов провел в Гватемале два месяца — объездил всю страну, вживую увидел главные майянские достопримечательности и получил Большую золотую медаль из рук гватемальского президента.

«Хотя уже далеко не молодой ученый и говорил до поездки, что “все археологические места он прекрасно знает по публикациям”, тем не менее никогда не забыть то удивительное выражение его лица, когда он поднялся на пирамиду Тикаля. Сопровождавшие не верили, что он сможет подняться до самой вершины, но он поднялся и долго стоял там в одиночестве. Как всегда, курил…»
Галина Ершова, ученица Юрия Кнорозова, сопровождавшая его в поездке по Гватемале

Впоследствии Кнорозов трижды посещал Мексику — в 1992, 1995 и 1997 годах. Он объездил все главные места раскопок, много общался с археологами прямо во время полевых работ, прочитал курс лекций на Международном конгрессе майянистов, поучаствовал в съемках документального фильма о себе самом и даже побывал на концерте Лучано Паваротти.

«Он был счастлив, посещая все самые заветные места: Паленке, Бонампак, Йашчилан, Чичен-Ица, Ла-Вента, Монте-Альбан, Теотиуакан, Шочикалько… Если в 1990 году он довольно бодро поднялся на пирамиду Большого Ягуара в Тикале, то пять лет спустя спуск к саркофагу в Паленке стоил ему неимоверных усилий, и он сам признался в этом. Но он был счастлив на земле майя»
Галина Ершова

После своей последней поездки Кнорозов практически не покидал своей квартиры в Петербурге: ему было тяжело передвигаться, давало о себе знать врожденное плоскостопие. Два года спустя, 30 марта 1999 года, он скончался от последствий ишемического инсульта. Его похоронили на Ковалевском кладбище. На могиле установили стелу с рельефом, воспроизводящим самую известную фотографию Кнорозова: ученый держит на руках любимую кошку Асю, которую всерьез называл «своим соавтором» (а однажды даже указал это в одной из научных работ).

Имя ученого присвоили одной из кафедр гватемальского Университета Сан-Карлос, а также Мезоамериканскому центру РГГУ, исследовательские отделения которого в 2010-м были открыты в Мексике и Гватемале. В 2018 году памятник ученому — с Асей на руках — появился в мексиканском городе Мерида. Он стоит у входа в Большой музей мира майя, украшен майянскими иероглифами, а на постаменте выбиты слова Кнорозова, которые он произнес, принимая в 1995-м орден Ацтекского орла за исключительные заслуги перед Мексикой: «Сердцем я всегда остаюсь мексиканцем».

Илья Арзуманов