Можно ли выжить на улице в 80 лет

В Москве, по официальным данным, живут 14 тыс. бездомных. В пандемию их смертность выросла в десятки раз: в 2020 году на улице умерло более 5,5 тыс. человек. Особенно уязвимы пожилые и больные. Как им помочь и почему в Москве закрывается благотворительный приют для пожилых людей, оказавшихся на улице, выясняла спецкор “Ъ” Ольга Алленова.

«Здесь-то был рай, о котором только мечтать»

На двери бывшего хостела висит табличка «Закрыто», но дверь распахивается и на улицу выходит пожилой человек с окладистой седой бородой. Увидев нас, улыбается, а спустя минуту уже рассказывает: «Я с Кавказа приехал, из Тбилиси. У нас там тепло. "Тбили" значит "теплый". Я давно приехал сюда. В 1993-м. Это сколько лет уже?» Его зовут Павел, он живет в приюте для бездомных с апреля 2020 года.

— Павел Давидович до сих пор без российского паспорта живет,— рассказывает руководитель благотворительной организации «Дом друзей» Лана Журкина.— Он подвизался в какой-то церкви в Подмосковье, а как началась пандемия, его взяла к себе пожить неравнодушная женщина: поселила в бытовке на своем дачном участке. Но он у нее недолго продержался: холодно, голодно. Она переживала, сама нам позвонила и попросила забрать его.

Приехав в Россию в начале 1990-х годов, Павел женился, а спустя несколько лет расстался с женой. Свой советский паспорт он потерял много лет назад, с тех пор живет чужой милостью.

— Наш юрист помогал ему: подали на восстановление документов и гражданства, прождали полгода — никакого ответа,— продолжает Лана.— Стали выяснять: оказалось, что правоохранительные органы не могут установить его личность. Нашли его жену, опросили, но она ошиблась в дате его рождения, и полиция решила, что это другой человек. Хотя у него есть при себе удостоверение ликвидатора чернобыльской аварии, но этого мало для установления личности. В итоге пришлось начинать все сначала. Он ездил к бывшей жене, сидел у нее под дверью. Нашли их свидетельство о браке, снова подали документы.

— Надеюсь, теперь лед тронется,— улыбается Павел.

— Наша страна очень неохотно признает своих граждан,— рассуждает Лана.— У нас каждый второй пожилой бездомный — с утерянным советским паспортом, и они проходят все круги ада, чтобы восстановить гражданство. Без поддержки людям это не под силу. Ну это же была одна страна — неужели нельзя упростить такие процедуры?

В конце августа приют в этом хостеле закроется: на его аренду у Журкиной нет денег. Бизнес, который помогал оплачивать аренду хостела под приют, ушел из России.

Павел Давидович поедет в Подольский район присматривать за чужой дачей. «Я просила его не теряться, быть на связи. Если появятся деньги, мы откроем новый приют, заберем его обратно»,— говорит Лана. (Пока материал готовился к публикации, Павел получил временное удостоверение личности, в сентябре получит паспорт гражданина РФ и сможет оформить пенсию по возрасту. Так в 82 года он стал наконец видимым для государства.)

В хостеле сейчас остались 12 человек — им совсем некуда идти. Половина жильцов уже съехала: в основном людей возвращали в их семьи.

— Я буквально наступила на горло родственникам, чтобы они забирали своих бабушек и дедушек,— говорит Лана.— У нас были тут и такие жильцы.

— А если родственники их обижать начнут? — спрашиваю я.— Или вообще выгонят на улицу?

— Эти люди прописаны в своих квартирах, и мы ставим соцслужбы в известность о том, что есть такая семья и там живет такой человек. Конечно, если в семье было насилие, мы туда человека не отдадим. Одну женщину внучка просила подержать пару месяцев, пока она ремонт делает, а эти два месяца затянулись на год. У другой квартира такая захламленная, что соседи пожаловались властям — те хотели ее в ПНИ отправить, но мы отбили. Вычистили квартиру, дали ей туда самую необходимую мебель, соцработник будет ее курировать, ну и мы тоже.

Еще одного жильца приюта устроили в чужую семью — его историю Лана рассказывает с особенной гордостью.

— Это наш Сергей Михайлович,— она показывает в телефоне фотографию худого, изможденного мужчины.— Он пришел к нам в жутком состоянии. Видите бинтик через плечо? На нем держалась банка из-под колы, а в эту банку выходила цитостома (дренажная трубка из мочевого пузыря.— “Ъ”). Жил он то на улице, то в рабочих домах (приютах, где за ночлег люди должны работать на хозяев.— “Ъ”). Про себя говорил: «Я человек пропащий, алкоголик, игроман, сидел за наркотики». Мы ему восстановили паспорт, направили на лечение, цитостому убрали, сделали протезирование зубов за счет одного нашего благотворителя. Пить он давно бросил. Даже с сестрой родной помирился. Она его видеть не хотела, когда мы ей позвонили. Надо было подтвердить его личность, мы несколько дней сестру уговаривали приехать в МФЦ. Она согласилась, только когда мы пообещали, что к ней в квартиру мы его заселять не будем. В МФЦ он перед ней на колени встал, прощенья просил, там все плакали. А сейчас его забрала к себе одна православная семья. Он человек очень интересный, душа компании.

Мы идем по коридору — справа и слева одинаковые двери. Лана стучит в одну из них. Внутри четыре железные двухъярусные кровати — владелец хостела оставил тут всю мебель, но арендаторы не заселяли комнаты под завязку. «На втором этаже у нас никто не спал, в комнате было максимум три-четыре человека»,— говорит моя спутница. В некоторых комнатах даже поменяли кровати на деревянные, уже без второго яруса.

За столом у окна сидит женщина. Ее зовут Люба. Перед ней толстый книжный том. На стене висит бумажная православная икона. Возле стены стоят чемоданы.

— Куда вы отсюда поедете? — спрашиваю я.

— А не знаю,— машет она рукой.— Куда Господь пошлет.

У Любы сложная и не совсем понятная история жизни. Родом она из Калмыкии, вышла замуж за украинца, жила в Харькове. В Москву перебралась давно — после развода, устроилась сиделкой, присматривала за пожилыми и инвалидами. Потом потеряла документы и оказалась на улице. У нее взрослые сын и дочь, живут в России. Она говорит, что дети не хотят взять ее к себе. Дочь, с которой связывалась Лана Журкина, утверждает, что мать сама не может с ней жить и уходит, не выдержав и трех дней.

Партнеры «Дома друзей» готовы принять Любу в приют для бездомных в Московской области. Там ей придется работать — партнеры считают, что социализировать бездомных можно только через трудотерапию.

— А вы сами хотите туда ехать? — спрашиваю я женщину.

— А мне деваться некуда. Здесь-то был рай, о котором только мечтать. Но все заканчивается.

— А вы сами чего хотите?

Она отодвигает книгу, на которой написано «Библия».

— Ничего не хочу. Было такое — с собой покончить. Но слишком тяжело жизнь прожила, чтобы вот так сатане отдаться.

«Тут дедушка с одной ногой, он замерз, несчастный такой»

Комната напротив — мужская. У окна щуплый мужчина читает книгу. Одна нога у него ампутирована по бедро. На соседней кровати человек помоложе — тоже без ноги, культя чуть ниже колена забинтована свежими бинтами.

— Герман Сергеевич живет у нас полгода, Сергей Борисович — четыре месяца,— рассказывает Лана.— Мы заберем их отсюда в наш реабилитационный центр.

«Дом друзей» получил государственный грант на работу адаптационно-реабилитационного центра в Москве, где бездомные люди, попавшие в трудную ситуацию, получают медицинскую и социальную помощь и учатся самостоятельно жить. Он рассчитан на 30 мест, но свободных коек там уже нет. Из приюта туда смогут перевести только четверых.

Герман родом «из Архангельской губернии», родственников нет. В Москву приехал в 1990 году. «У нас был завод пиломатериалов, товар на экспорт за валюту продавали,—вспоминает он.— Порт морской, суда ходили, загружались. С перестройкой завод закрылся, в порту работы не стало — железной дорогой выгоднее оказалось. Население и стало разъезжаться. Я в Москву подался. Здесь вот подзадержался».

За 30 лет жизни в Москве он так и не обрел постоянного жилья: «По разным местам ночевал — и в хостелах, и у знакомых, и на улице. Пока есть работа, все это не страшно». Когда состарился и лишился ноги, потерял и работу.

В декабре 2021 года девушка-волонтер позвонила Лане Журкиной и рассказала о Германе.

— Она плачет и говорит мне: «Тут дедушка с одной ногой, он замерз, несчастный такой»,— вспоминает Лана.— Привезла его в наш здравпункт на Курском вокзале. Наши медики его осмотрели, провели обследование, разрешили сюда везти. Он тут отогрелся, отъелся. Мы ему пенсию помогли оформить. А недавно мне кто-то из наших говорит: «Герман Сергеевич сказал, что пора на волю». Я к нему: «Куда?» А он: «Никуда, никуда! Хватит, устал!»

Герман согласно кивает:

— Да куда уж. В годах я.

Его сосед по комнате Сергей много лет назад ушел из собственной квартиры, где остался его сын.

— Сын устроил притон,— рассказывает он.— Там стало мне просто невозможно.

До приюта он жил и работал в московской наркологической больнице №17: «Я там сначала сам лечился, а потом остался волонтером. Пять лет дворником работал, потом стал как санитар — сопровождал больных на процедуры. За это у меня было проживание и питание. Денег мне не надо, пенсия есть у меня. Жили мы в палате — электрик, повар и санитар. Хорошие там условия, и люди хорошие». На хирургический стол он попал из-за тромба: «Заболел палец на ноге, терпел, а потом уже ходить не смог, вызвали скорую, отвезли в Коммунарку. Удалили тромб, через четыре дня выписали, а я ходить все так же не могу. Спрашиваю: куда меня везти? Домой я не могу — там адские условия. В больницу нельзя — я работать не могу. Деньги от пенсии оставались — поехал в гостиницу. Через несколько дней температура поднялась, снова — в Коммунарку. Отрезали треть ступни. Температура не упала. Началось заражение крови. Врач говорит: "Лучше один раз большую операцию, чем каждый день будем отнимать по 5 сантиметров". Отняли всю ногу. Температура упала — и сразу же выписка. Я позвонил в свою наркологическую за помощью. Денег уже нет — деваться некуда. А они вот сюда меня пристроили. У нас в больнице соцработники хорошие, они больным помогают, вот и мне помогли».

Сергей говорит, что в приюте можно было расслабиться: «Люди культурные, везде чисто, еда есть, ночлег тоже. Что еще человеку надо? Жаль, надо выселяться. Куда скажут, туда и пойду. Хоть в реабилитационный центр, хоть в дом престарелых. Я теперь не работник».

Ему нужен протез, а для этого необходимо, чтобы рана зажила. «У 80% пациентов ампутируют конечности без формирования культи,— поясняет Лана Журкина.— И, когда рана заживает, нужно еще время, чтобы сформировался нарост под протез. Человеку в таком состоянии нельзя оказаться на улице — он там погибнет. А еще ему надо будет учиться жить без ноги. Люди после ампутации часто забывают, что теперь нужно быть осторожнее: вскакивают, падают, ломают кости, остаются прикованными к кровати. У нас в больницах отлично операции делают, но не учат людей передвигаться на костылях или на коляске».

На протезирование может уйти около года. Это время Сергей сможет жить в реабилитационном центре «Дома друзей». Герману протезирование не показано — слишком короткая культя.

Грант на работу реабилитационного центра у «Дома друзей» на полтора года. Что будет дальше с Германом и Сергеем — неизвестно.

«В реабилитационном центре можно жить короткое время, и на этот период мы можем оформить человеку регистрацию, занимаемся его здоровьем, трудоустройством, восстановлением связей с семьей,— рассказывает Лана.— У каждого человека есть индивидуальный план: в какой период ему надо пойти в МФЦ и подать заявление на восстановление документов, когда прикрепиться к поликлинике. У нас работают психологи и узкие профильные специалисты: травматологи, реабилитологи. В финале этого адаптационно-реабилитационного периода человек либо уезжает из Москвы на родину, либо трудоустраивается здесь с проживанием, либо переходит от нас в другое учреждение. Герман Сергеевич получит там статус инвалида, а дальше будем думать, куда его пристроить».

В приюте, который сейчас закрывается, сроки проживания не были ограничены. Люди жили тут столько, сколько им было нужно.

«Из заброшек вытаскивали практически умирающих, на одеяле»

Лана Журкина начинала работать вместе с Елизаветой Глинкой: ездили по Москве, лечили бездомных.

В 2015 году Лана ушла из фонда «Справедливая помощь», а в 2016-м создала «Дом друзей».

— У нас появилась своя выездная бригада, мы стали выезжать и к одиноким больным старикам домой, и на улицу к бездомным,— рассказывает она.— В команде у нас и врачи, и медсестры, и социальные работники — все с нами работают как волонтеры.

Бригада «Дома друзей» ездила вдоль железных дорог и заброшенных зданий, расспрашивала бездомных, кому нужна медпомощь, обрастала уличными связями и известностью.

— Нас стали звать: «Человеку плохо, придите, надо ему в больничку». Всякое бывало: из заброшек (заброшенных зданий.— “Ъ”) вытаскивали практически умирающих, на одеяле, везли в больницы. Мир бездомных часто невидимый для обычного человека. Бывало, мы попадали в какой-то особый мир: в глухих парковых зонах в палатках годами живут люди. Там есть и инвалиды, и работающие, и смотрящий, их жизнь как-то регулируется, и они друг о друге заботятся, как могут. При этом мы увидели там людей со знанием пяти языков и учеными степенями. Потом мы познакомились с Омари Сергеевичем — он грузин, родился в Абхазии, жил в России в детском доме, последние 20 лет жизни провел без документов, потому что советский паспорт был утерян, а чтобы получить российское гражданство, надо доказать, что до 1992 года ты находился на территории нынешней России. Мы устроили его в хостел, оплачивали ему проживание, питание и помогали восстанавливать документы. Постепенно такие люди стали к нам прибиваться отовсюду — без документов, часто болеющие, порой в терминальной стадии. Некоторые даже не доживали до получения документов.

В 2018 году «Дом друзей» открыл программу «Две жизни» и через два года даже получил на нее президентский грант. Арендовали гостиницу для пожилых бездомных людей, не имеющих документов и часто — больных. Оказывали им медицинскую помощь, обеспечивали проживание на полном пансионе, социальную, юридическую и психологическую поддержку. Когда государственный грант закончился, «Две жизни» начала финансировать фирма—партнер «Дома друзей». В марте этот партнер закрыл свой бизнес в России.

Весной 2020 года, когда началась пандемия и на улице оказалось очень много людей, еще недавно имевших работу и жилье, Лана Журкина благодаря спонсорской помощи ЦУМа арендовала несколько хостелов — за полгода там получили кров 4 тыс. человек.

Большинство из них не стали бездомными, хотя были буквально в шаге от этого. «Мы взяли в аренду шесть хостелов без персонала,— рассказывает Лана.— Всем заведовали жильцы: уборка, дежурство по кухне, обеспечение порядка и дисциплины. Я увидела, что в таких местах все действительно может управляться самими жильцами, и это правильно». Этот проект помощи людям в кризисной ситуации уже закрылся, вместо него появился адаптационно-реабилитационный центр. Приют для стариков «Две жизни» остался, но 30 августа будет закрыт и он.

— Я бы хотела продолжить этот проект,— говорит Лана.— Нам каждый жилец обходится в 40 тыс. руб. в месяц, и большая часть этих денег — коммерческая аренда. А мы же не бизнес, мы некоммерческая организация.

Сопровождаемое проживание для бездомных стариков — это важная социальная задача, но таких приютов даже в Москве нет.

Все соглашаются, что надо помогать пожилым, но такая помощь должна быть не разовой, а системной: людей нужно водить за руку к врачам, в соцзащиту, в МФЦ. Сейчас все заявки на услуги становятся электронными — пожилой человек не может даже к врачу записаться, его надо этому научить. Ему необходимо рассказать о безопасности: в быту, в обращении с деньгами, в общении с посторонними по телефону. Не все люди хотят жить в домах престарелых и интернатах, многие туда просто не пойдут. Мы бы хотели принимать и маломобильных людей — до сих пор мы не могли их брать, потому что в чужом помещении невозможно переделать все под нужды наших подопечных, это не разрешат собственники. В хостеле дверные проемы узкие, и человека на коляске невозможно даже искупать в душе. Такие приюты должны располагаться в зданиях, которые принадлежат НКО или муниципалитету.

«Приехала, потерялась, растерялась»

В кухне за столом двое — хрупкая седая женщина и крепко сложенный мужчина лет 60.

— Здравствуйте, Анна Андреевна, здравствуйте, Сергей Владимирович,— говорит Лана.— Чем подкармливаете Анну Андреевну?

— А? — переспрашивает Сергей, чуть подавшись вперед.

— Опять без слуховых аппаратов?

— Да я только снял,— улыбается Сергей.

Заходит еще один мужчина, Борис.

Сергей и Борис готовят на всех еду. Дежурные моют посуду. В приюте нет поваров, уборщиков — жильцы все делают сами.

В последнее время, когда деньги на приют кончились, стали закупать продукты вскладчину: сдают по 3 тыс. руб. в месяц из своих пенсий или денег, присылаемых родственниками. «В таких местах очень важно, чтобы люди сами готовили, убирали мусор, мыли пол,— говорит Лана.— Тогда атмосфера другая, домашняя, и у каждого есть своя зона ответственности».

Анна ест суп и внимательно нас слушает.

Самая неприятная часть журналистской работы — узнавать о жизни людей без их ведома. Но говорить при Анне о ее жизни нельзя, и меня об этом сразу предупреждают. Молчать о ней тоже невозможно — тысячи людей оказываются в такой ситуации.

— Я увидела Анну Андреевну в одном из отделений центра социальной адаптации в Москве, мы с ними давно сотрудничаем,— рассказывает Лана.— Вижу: стоит божий одуванчик с банкой «Доширака» в руках. «Сказали кипяточку налить и будет супчик». Ей 90 лет. Я уговорила всех, забрали мы ее сюда. Ну нельзя человеку в 90 лет питаться такими «супчиками».

Анна проработала ткачихой 58 лет. Москвичка, имеет квартиру, в которой прописаны два ее внука. С одним из них она долгое время жила. О возвращении домой не хочет слышать: впадает в панику.

— Когда она разрешила нам посмотреть ее медкарту, оказалось, что у нее в прошлом регулярные госпитализации с переломами костей,— продолжает Лана.— Внук ее бил. Сейчас он сидит в тюрьме за наркотики. Младший внук приезжает к ней, Анна Андреевна дает ему деньги, чтобы он платил за коммунальные услуги. Он хотел отдать ей ключи от квартиры, она прямо затряслась: «Не хочу, не пойду». Ей нужен дом и уход. Мы ее заберем в реабилитационный центр. Невозможно кому-то ее передать.

Мы проходим мимо большого санузла — душевые, прачечная зона, сушилки для белья — и спален с закрытыми дверьми к ресепшену, где нас ждет администратор Александр Раскатов. Встречаем элегантную женщину в шляпке и бежевом костюме.

— Валентина Алексеевна, познакомьтесь, это Ольга, журналист. Валентина Алексеевна приехала из зоны боевых действий.

— С Донбасса,— добавляет Валентина.— Алчевск. Луганская область.

— Приехала, потерялась, растерялась,— продолжает Лана.— Теперь она...

— Бомж,— говорит Валентина.

— Теперь она с нами,— заканчивает свою мысль Лана.

Валентина в Москве с апреля. Ее дом в Алчевске разрушен. Жила в пункте временного размещения для беженцев, потом пункт закрыли, а беженцев переселили в другой. Валентина решила ехать в Москву к внучке.

Детей у нее не осталось, внучка оказалась единственным близким человеком. Но принять бабушку она не смогла, а вскоре сама уехала за границу. Валентина несколько дней жила на Казанском вокзале с чемоданом. Говорит, что мечтала умереть. Когда чемодан украли, она даже обрадовалась: без него легче. Ее заметила охранница, расспросила, отвела в VIP-зал переночевать. Утром рассказала о ней начальнику смены, они стали искать адреса, где Валентине могли бы помочь. Отправили ее в «Гражданское содействие» (некоммерческая организация, много лет помогающая беженцам и вынужденным переселенцам, внесена в России в реестр иностранных агентов.— “Ъ”), а там Валентину приняла сотрудница, которая работала волонтером в «Доме друзей».

«Мы ей дали адрес, велели приезжать,— вспоминает Лана.— У нас на двери приюта висит табличка "Закрыто", чтобы по ночам не ломились разные люди. Тут, когда хостел работал, всякое случалось: и драки, и непрошенные гости. Она табличку увидела, села на крыльцо и решила, что никуда больше не пойдет — будет сидеть, пока не замерзнет. Саша (администратор.— “Ъ”) заметил ее и открыл дверь: «Вы Валентина Алексеевна? А мы вас ждем». Она не поверила: «Меня?»

Валентине помогли с документами, скоро ей дадут паспорт, а потом пенсию.

— Я очень благодарна Лане Александровне,— говорит она.— Что со мной было бы без нее, где бы я была — не знаю.

Она заходит в комнату, где Люба читает Библию.

В приюте Валентина очень переживала, что не может участвовать в покупке продуктов — денег у нее не было.

— Мы договорились, что она помогает: моет посуду и пол в коридоре, а мы ей за это платим,— говорит Лана.— Она до сих пор не верит, что ее не выгонят. Иногда начинает плакать: «Зачем я вам нужна, возитесь со мной, а какой от меня толк?» Боится быть обузой. Ей сложно представить себе, что кто-то для нее что-то делает. Не привык человек. Мы ее тоже заберем в реабилитационный центр — она совсем потерянная. Постараемся как-то устроить.

Через полчаса я снова вижу Валентину — уже без шляпки, в спортивном костюме, она идет на свое дежурство в кухню.

Администратор Александр переживает о жильцах: «Они столько времени тут провели, привыкли друг к другу. Трудно им будет на новом месте».

За полтора года в этом здании нашли последний приют несколько бездомных. Трое умерли здесь, шестерых увезли в хоспис.

— Часто люди приходят уже в таком тяжелом состоянии, что медицина бессильна,— говорит Александр.

— Иногда наши старики говорят: «Мы у вас тут доживаем»,— продолжает Лана.— А мы им отвечаем: «Нет, не доживаете, а проживаете». Но порой случается, что приползают с улицы буквально дожить несколько недель в тепле.

— А сколько на улице умирает? — рассуждает Александр.— Все-таки важно, чтобы у человека был хоть какой-то дом.

Он работает здесь чуть больше года. Музыкант, но возвращаться в профессию не хочет — остался бы тут, если бы приют сохранился. Лана говорит: «Саша оказался настолько на своем месте, что научился сразу определять, задержится человек в приюте или уйдет на улицу».

Я спрашиваю его, куда он пойдет работать,— отвечает: «Я-то не пропаду».

Мы сидим в комнате администратора напротив стойки ресепшена. Дверь в коридор открыта. Мимо нас, приветливо улыбаясь, проходит врач-конголезец — он сам был бездомным, долгое время не мог получить статус беженца, жил в приютах. «Никто не напоминал ему, что он врач и может помогать людям,— вспоминает Лана.— У нас в приюте он появился полгода назад. С большой благодарностью принял предложение работать по профилю: ухаживать за больными, делать перевязки, следить за артериальным давлением проживающих, уровнем сахара. Он уже получил временное разрешение на жительство и кроме приюта работает в адаптационно-реабилитационном центре. Учит русский язык, наверстывает упущенное в медицине».

Павел Давидович направляется к выходу — курить. Из кухни доносятся голоса жильцов.

Я наконец понимаю, что меня поразило в этом месте: люди тут выглядят очень домашними, ухоженными. И на общежитие приют совсем не похож — скорее на обычный дом, только большой.

«К нам приезжают и парикмахер, и подолог, и у нас тут хороший соцработник,— рассказывает Лана.— Мы, кстати, на должность соцработника приглашали разных людей — с высшим образованием, с хорошими рекомендациями. Но прижилась у нас только Катя — девчонка, которая сама имеет опыт выживания на улице. Она чувствует людей. Сергея Борисовича тащила на себе по ступенькам, когда его привезли из больницы. Ее тут все обожают».

С апреля 2020 года через этот приют прошли 132 человека. «Когда мы открыли приют, у нас не было опыта, да и в мире такой опыт пока не систематизирован,— продолжает Лана.— Методом проб и ошибок мы поняли, что если в приюте поселить до 20 человек, то они будут жить дружно и мирно. Если больше, то чувства дома нет, все распадается. Еще важно не приводить сразу много новеньких. Один в месяц — это нормально. Если больше, то появляются "новенькие" и "старенькие", начинаются конфликты».

Вокруг хостела — жилой квартал. С местными жителями проблемы были только в самом начале: узнав, что в хостеле будут жить бездомные, они обещали пожаловаться в полицию.

— Но мы, когда заселялись, сами нашли участкового, рассказали о себе,— говорит Лана.— У нас такое правило. И тех, кто к нам заселяется, предупреждаем, что сведения о них передадим участковому. Так мы стараемся защитить и себя, и проживающих, и людей, живущих рядом с нами.

Александр говорит, что ни одного конфликта с местными жителями за полтора года тут не было. «В отношении бездомных есть много стереотипов,— резюмируют мои собеседники.— Но, когда люди сталкиваются с нашими клиентами они удивляются: "А что они у вас такие чистые и не пахнут? И не пьют?" Любой человек запачкается и запахнет, если ночевать негде. А алкоголем большинство людей начинает злоупотреблять, уже проведя какое-то время на улице — он и в холод согревает, и от чувства стыда избавляет».