«Новое литературное обозрение» выпустило две книги о Венедикте Ерофееве

В издательстве «Новое литературное обозрение» вышли две книги, посвященные Венедикту Ерофееву, автору одного из главных русских текстов ХХ века «Москва—Петушки». Рассказывает Алексей Мокроусов.

Серия «Неканонический классик» в составе «Научной библиотеки» издательства «Новое литературное обозрение» публикует книги о ключевых авторах новой русской литературы. К томам о Д. А. Пригове, Владимире Сорокине, Владимире Шарове и Лианозовской школе добавились еще две, посвященные Венедикту Ерофееву (1938–1990). Профессор Лондонского университета Светлана Шнитман-Макмиллин переиздала книгу о главном его произведении, поэме «Москва—Петушки» — ее труднодоступное ныне первое издание одобрил в свое время сам писатель. Олег Лекманов и Илья Симановский составили сборник текстов и материалов о жизни и творчестве Ерофеева.

Вряд ли в поздней советской литературе есть фигура столь же веселая, удалая и одновременно трагическая. После отчисления с филфака МГУ золотой медалист Ерофеев трудился: грузчиком продовольственного магазина в Коломне, подсобником каменщика на строительстве московских Черемушек, истопником-кочегаром во Владимире (там же учился и в пединституте, откуда изгнали за идеологическое разложение товарищей — демонстративно читал и обсуждал Библию). Среди других профессий — дежурный отделения милиции в Орехово-Зуево (здесь год проучился на филфаке пединститута), приемщик тары и стрелок военизированной охраны в Москве, бурильщик у геологов на Украине, библиотекарь в Брянске, коллектор геофизической партии в Заполярье, а самая ответственная работа — заведующий цементным складом на строительстве шоссе Москва—Пекин в Дзержинске Горьковской области. Сам же ценил работу «лаборанта паразитологической экспедиции» в узбекском Янгире и «лаборанта ВНИИДиС по борьбе с окрыленным кровососущим гнусом» в Таджикистане.

Впрочем, рассказам Ерофеева лучше внимать с легким прищуром — тот еще был баловник. Слишком много проникло в него от Василия Васильевича Розанова, любимого автора и персонажа, о котором Ерофеев написал эссе. Из-под его пера вышло немного текстов, в том числе театральных, но для долгой посмертной жизни в литературе хватило бы и одного — «Москвы—Петушков», опыта тихого бегства от советской реальности.

В книге Лекманова и Симановского несколько разделов. В одном — письма и документы, их можно иногда условно, а иногда и нет назвать автобиографическими. Да, здесь есть автобиография, написанная при поступлении в МГУ — и уже здесь ошибка на грани мистификации. Ерофеев пишет, что родился на станции Чупа Карело-Финской ССР, хотя в его свидетельстве о рождении речь о пригороде Кандалакши. И так всюду, особенно в интервью и на встречах с читателями/слушателями. Это видно на примере впервые публикуемой расшифровки записи вечера 30 марта 1980 года в квартире московского физика Александра Кривомазова. Ерофеев говорит, что из Владимирского пединститута в 1961-м его отчислили с формулировкой «За идейное, дисциплинарное и нравственное разложение студенчества», но в недавно найденном Евгением Штолем приказе ректор перечисляет все грехи недавнего отличника: зачеты не сдал, экзамен по устному народному творчеству пропустил, а главное — моральный облик «не соответствует требованиям, предъявляемым уставом вуза к будущему учителю и воспитателю молодого поколения».

История любит гримасничать — те, кто «соответствовал», не спасли страну от неизбежного, зато наследие самого Ерофеева можно изучать как «устное народное творчество». Величие писателя — не в мифе, который он о себе складывает и в чем ему охотно помогают современники, но в текстах. Их анализу посвящена вторая часть сборника, включающая и статьи о присутствии Розанова в прозе Ерофеева; немало интересного содержится и в книге Макмиллин.

«Москва—Петушки» создавалась быстро, с 19 января до 6 марта 1970 года. Как писал Григорий Померанц, автор жил, «чувствуя, может быть, социальный заказ поколения, погибавшего в пьянстве и свальном грехе». Если бы полностью сохранились его дневники! Если бы не был утерян роман «Димитрий Шостакович»: рукопись украли в электричке вместе с двумя бутылками, когда незадачливый автор заснул, попытки восстановить окончились неудачей. Светлана Шнитман-Макмиллин напоминает: это не тот Шостакович, о котором все сразу думают, а приятель автора, приемщик стеклотары Димитрий (хотя именной указатель в книге упорно называет Шостаковича Дмитрием). Мало кто верит, что «Шостакович» был написан на самом деле — в отличие от «Москвы—Петушков», заменивших ХХ веку путешествие Чичикова, как их автор заменил согражданам Гоголя.