«Мумии Древнего Египта» в ГМИИ

В ГМИИ имени Пушкина проходит выставка «Мумии Древнего Египта. Искусство бессмертия». Это одновременно и отчет о большом длительном исследовательском проекте, и наглядный рассказ о погребальных обычаях древнеегипетской цивилизации. Выстроена экспозиция исключительно на материале коллекции самого ГМИИ, причем львиная доля экспонатов до сих пор не показывалась публике ни разу. Рассказывает Сергей Ходнев.

Удивительная вещь: оказалось, что мумии в собрании Пушкинского музея покоятся не в своих саркофагах. Саркофаги все подлинные (почти все, кроме одного крошечного детского гробика из глины, который сочли фальсификацией конца XIX века), мумии подлинные тоже, но личности изначальных владельцев «вечных домов» и их теперешних обитателей не совпадают — скажем, надпись на саркофаге свидетельствует, что он принадлежит женщине, а хранятся в нем теперь мумифицированные останки мужчины. Когда-то это можно было выяснить только одним образом: более или менее методично и аккуратно распеленав мумию, естественно, с риском фатально повредить ее. А заодно непоправимо нарушив первозданную сохранность того, что все ж таки является археологическим памятником. Теперь все делается неинвазивно — с 2017 по 2020 год мумии из коллекции ГМИИ исследовали в Курчатовском институте, «распеленывая» и анатомируя их при помощи новейших методов компьютерной томографии.

Как возникла эта макабрическая перепутаница? Может быть, в результате каких-то экстренных событий, подробности которых мы не знаем и не узнаем никогда, спешного наведения порядка после налета грабителей на некрополь, например. Но всего вероятнее, что это дело рук безответственных торговцев XIX — начала ХХ веков, через чьи руки прошли эти экспонаты. Саркофаг с мумией всяко стоил дороже, чем пустой, а на рынке египетских древностей традиционно происходили вещи и более причудливые. В конце концов до конца XVII века порошок из мумий входил в базовую (не знахарскую и не колдовскую — уж насколько возможны эти разграничения по отношению к тогдашней медицине) европейскую фармакопею как препарат для внутреннего и наружного употребления.

Но выставка не только о самих мумиях, которые почтительно экспонируются рядочком в экседре Белого зала. Главное ее содержание — та смесь верований, мировоззренческих норм, обрядов и художественных практик, которая составляла древнеегипетский заупокойный культ. Культ сложнейший, глубокий, возможно, самый утонченный по разработке из тех, что знало человечество, поражавший воображение иноземцев как минимум со времен Геродота и даже, редкостное дело, отметившийся на страницах Ветхого Завета — в Книге Бытия читатель и без всякого Геродота мог узнать о том, как с египетскими обычаями бальзамировали праотца Иакова и Иосифа Прекрасного.

И хотя о египетской коллекции ГМИИ не думаешь как об исчерпывающей, на Волхонке оказалось достаточно материала для наглядного и обстоятельного разговора об этой странной ритуальной реальности. Работа бальзамировщиков и принципы устройства гробницы, страсти Осириса и сосуды для внутренностей, мумификация священных животных и бесконечные заклинания «Книги мертвых», оплакивание и посмертные жертвоприношения. Естественно, погребальный инвентарь тоже — хрупкие вещицы, выглядящие когда мрачноватыми оберегами, когда трогательными игрушками (вроде двух макетов лодок с гребцами), ненавязчиво иллюстрируют и древнеегипетскую диалектику символа, и сюжеты материально-бытовые (красота, косметика и самоукрашение, к примеру).

Но запоминается выставка даже не столько пестротой заупокойных антиков, сколько обилием лиц. Лиц с погребальных масок и саркофагов — в основном довольно поздних, но сохраняющих ту странную магическую условную торжественность, которая для нас в «классическом» египетском искусстве так привычна. Лиц с пелен и масок греческого и римского периодов, в которых на типичный средиземноморский лад смешались дыхание ветхого культа, эллинистическая трактовка натуры, общепонятное стремление увековечить облик умершего. Пугающе живых лиц с фаюмских портретов, наконец: их галерею музей выделил в особый раздел, напоминая об их связи с погребальной практикой и об «александрийском» художественно-религиозном синкретизме.

Так получилось, что наше знание о Древнем Египте и его пресловутом искусстве бессмертия многим обязано отнюдь не мирным временам новой и новейшей истории. Афанасий Кирхер писал своего «Египетского Эдипа» во времена Тридцатилетней войны, с Розеттским камнем и «Описанием Египта» тоже все понятно — Наполеоновские войны. Самая знаменитая археологическая находка прошлого века, открытие гробницы Тутанхамона,— событие 1922 года: пора не военная, но межвоенная. И тоже располагающая к тому, чтобы искать психологическую опору в чем угодно, хоть в эзотерике, хоть в успокоительном прошлом, если уж привычные и понятные ориентиры устоявшейся жизни вдруг оказались бесконечно более хрупкими, нежели нильские древности.