Как коллеги белорусских журналистов хотели их освобождения, а коллеги студентов — их политической реабилитации

2 сентября в Минске полдня судили белорусских журналистов за то, в чем никто, в том числе и судившие, не мог разобраться, и, ничего не решив, оставили их в УВД Октябрьского района еще на одну ночь. Тем временем студенты Минского лингвистического университета одержали тактическую победу над милиционерами, добившись, чтобы те покинули территорию университета. При этом случилось беспрецедентное событие: омоновцы забрали с собой двух девушек, чего до сих пор никогда не делали. Так было разрушено одно из главных правил противостояния. Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников — о том, как Минск пережил среду.

Накануне вечером у стадиона «Динамо» омоновцы задержали для проверки документов несколько журналистов. Их вежливо проводили в автозак, один из них, корреспондент «РИА Новости» Кирилл Рубцов, потом рассказал мне, что обошлись с ними культурно и даже предлагали печенье с чаем, а через час отпустили.

Позже оказалось, так великодушно поступили только с российскими журналистами. Несколько белорусских журналистов остались в Октябрьском РУВД: из портала Tut.by, агентства БелаПАН, «Комсомольской правды в Беларуси». Более того, их оставили в РУВД на ночь, пообещав наутро суд.

Это выглядело беспрецедентно и ненормально. Журналисты занимались своей работой, у них было все в порядке с документами, на них были синие накидки «Прэса» (изготавливаются всеми самодельно, то есть шьются, как правило, на дому, но приходится — этого требует белорусская милиция)… При этом некоторое время назад в Минске уже победили иностранную прессу: сразу у нескольких журналистов отобрали аккредитацию и отправили на родину. Теперь перешли к белорусской прессе, к которой, видимо, тоже возникли серьезные вопросы.

Суть обвинения при этом не раскрывалась. Но должна же была она существовать! Хоть что-то.

Речь шла о том, что их задержали по известной статье 23.34 Административного кодекса «Нарушение порядка при организации и проведении массовых мероприятий». Но что именно они нарушили, не получалось даже представить.

Утром я был возле Октябрьского РУВД. Здесь всю ночь провели несколько десятков журналистов, прежде всего из пострадавших изданий. Тут, возле ограждения, на тротуаре стояли несколько складных, вернее давно разложенных, стульев, пакеты с едой и из-под еды, велосипед, лежала наконец пачка халвы. Еду приносили люди, которые услышали, что здесь журналисты всю ночь стоят за своих.

Из РУВД вышел человек в синем костюме. При этом он многозначительно потирал руки при виде журналистов (возможно, правда, лишь потому, что только что воспользовался антисептиком.— А. К.). Был он к тому же в подозрительно белоснежной рубашке. Кажется, он слишком хорошо понимал, что его будут много и увлеченно снимать в этот день (по опыту, наверное, прежних таких же дней). Это был начальник оперативно-дежурной службы Октябрьского РУВД Александр Мартинович.

— От Шавлюги кто-нибудь есть? — внешне вяло поинтересовался он.

Здесь максимально широко был представлен ресурс Tut.by, а журналист Андрей Шавлюго был из агентства БелаПАН, а с этим оказалась запинка.

— Никого, что ли, от Шавлюги? — переспросил Александр Мартинович.

— Есть, есть! — вдруг пискнула невысокого роста белокурая девушка, пробившаяся к ограде.— Я есть!

— Адвоката хочет…— господин Мартинович пожал плечами.— Ну ведите…

Надо же, подумал я, как странно: всю ночь человек не хотел адвоката и вдруг захотел. Может, спал и проснулся…

— Да они здесь! — обрадованно закивала девушка.— Им же отказывали, но они тут!

— Да, и это…— вздохнул Александр Мартинович.— Вообще-то у них все хорошо. Они просили вас не беспокоиться и идти по домам…

— Как это? — выдохнули все.

— Ну вот так…— развел руками Александр Мартинович.— Я даже видео хотел записать, потому что ясно было, что вы мне не поверите… Но потом как-то неудобно стало видео записывать…

Он виновато улыбнулся:

— Решил на словах.

В толпе нехорошо заулыбались.

— И еще…— Александр Мартинович, похоже, решил снять напряжение.— Две пачки сигарет просили. Camel или Kent…

— О, если Camel или Kent — это Леша (Алексей Судников из Tut.by.— А. К.)! — обрадовались журналисты Tut.by.— Несем!

Принесли они ему через несколько минут по паре пачек Camel и Winston и передали господину Мартиновичу, который, надо сказать, не ленился выходить к нам.

К ограде пришла молодая женщина и вытащила много бутербродов.

— Вы наша фея? — спрашивали ее журналистки.

— Я просто мама,— оправдывалась она.— Ребенок в садике, так что я еще схожу…. А вот стаканчики для кофе!.. В магазине узнали, куда я еду,— так бесплатно дали!

Вообще-то регулярно кто-то подходил и что-то приносил сюда, к ограде, в основном это были бутерброды из «Макдоналдса». Тут уже весь тротуар был уставлен пакетами из «Макдоналдса», но, прямо скажем, лишними они не были. Журналисты ели много, и журналистов было много. И я даже не понимал, как, например, столько всего влезает в одного, совсем неупитанного юношу. Глядя на то, как он расправляется с очередным бутербродом, я испытывал прилив какого-то необычного оптимизма: мне начинало вдруг почему-то казаться, что и с задержанными журналистами все будет хорошо.

Неожиданно к зданию УВД приехала Мария Колесникова, недавно объявившая о том, что они с Виктором Бабарико будут создавать политическую партию.

— Невероятное давление на прессу и попытки запрета на профессию…— качала она головой.

Я спросил ее, как будет функционировать партия, как ее намерены регистрировать, когда ждать учредительного съезда…

— Я пока совсем не знаю! — вдруг призналась она.— Вообще, если честно!

Такой подход к фундаментальному событию не только в ее жизни, а, может быть, и в жизни белорусского народа меня, признаться, смутил.

— Вам Антон лучше объяснит,— нашлась вдруг она.— Анто-он!..

Член штаба Виктора Бабарико Антон Родненков рассказал мне, впрочем, о том, как много у власти лазеек, чтобы не регистрировать партию, и что власть-то обязательно одной из них воспользуется и в этом не должно быть вообще никаких сомнений.

— Так что, не будет партии? — уточнил я.

— Почему не будет? — удивился он.— Будет. Только регистрировать не будем.

Мария Колесникова, между тем, рассказывала нам о том, как она регулярно звонит в приемную МВД и Минюста с просьбой принять ее в приемный день и выслушать как свидетеля по делам, которые расследуются, а ей говорят, что тут никто не уполномочен такое решать с ее приходом, но что она будет и дальше звонить.

Мария Колесникова обнялась с двумя журналистками и уехала, а ее сменил бывший кандидат в президенты Белоруссии Андрей Дмитриев, который на фоне одних журналистов рассказал другим, что главная цель власти — добиться того, чтобы все было зачищено к инаугурации Александра Лукашенко 9 октября, в том числе и пресса.

— Но это у них не получится,— заверил он.— Да и к тому же они хотят показать, что в Минске нет неприкасаемых. Любого можно тронуть, в том числе и прессу.

Я подумал, что это не так: ведь не трогают же женщин, разве можно с этим поспорить?

Андрей Дмитриев пожелал всем, прежде всего задержанным, удачи в борьбе и тоже уехал.

Суд должен был рассматривать дела журналистов не раньше двух часов дня. Их коллеги не снимали своего оцепления с ограждения и ждали освобождения своих товарищей, хотели встретить их тут и сказать Октябрьскому РУВД «бай». Но не «бай-бай», то есть не до следующего утра хотелось бы их ждать.

Впрочем, вопрос был принципиальным. Задержанные журналисты по всем признакам — косвенным, прямым и какие там есть еще — казались и, уверен, были совершенно невиновны.

До двух часов дня было время увидеть то, что происходит у входа в Минский государственный лингвистический университет (МГЛУ). Накануне возле него задержали много студентов, а начальник управления воспитательной работы с молодежью Игорь Пученя, рассказывали студенты, закрывал двери и не пускал студентов в университет, где они могли бы спрятаться от омоновцев, преследовавших их повсюду в этот вечер.

В акции должны были участвовать прежде всего выпускники МГЛУ, которые хотели поддержать студентов, накануне проявивших себя с неожиданной для них самих, быть может, стороны.

И выпускники участвовали. В руках у них были плакаты: «Кажется, кто-то пропустил занятия по этике», «МГЛУ учил нас говорить не для того, чтобы мы молчали!», «Начальник по воспитательной работе дубинками!», «Будь как Нина!» (несгибаемая активистка баба Нина.— А. К.), «Студентам от выпускников: спасибо за смелость! Мы с вами!»… Один молодой человек стоял с коляской, из которой торчали ноги ребенка. На коляску была прикреплена надпись: «Первая за 18 лет встреча выпускников»… Ноги всем долго казались картонными, приделанными к коляске, пока вдруг не зашевелились, а в проеме коляски не показался выспавшийся мальчонка (как я потом выяснил).

Время от времени ко входу в университет выходили люди в темных костюмах с рациями в руках, и я понимал, что долго так все эти ребята с плакатами не простоят. Появлению омоновцев в черных балаклавах, правда, должен предшествовать ритуал. Так, должен появиться милиционер с мегафоном, который сначала должен предупредить об ответственности.

И правда, в какой-то момент перед выпускниками возник невысокий худенький милиционер возраста, по-моему, самих студентов, который неуверенным голосом с хрипотцой, прокашлявшись, произнес:

— Ваше массовое мероприятие… Ой, тьфу… Вы нарушаете установленный порядок проведения массовых мероприятий!

— Пученя — с ОМОНом! — громко прочитала свой плакат одна девушка.

Правда, ни Пучени, ни ОМОНа пока еще не было. Видимо, как только показался бы ОМОН, сразу возник бы и Пученя — чтобы закрыть на вход двери.

— Пученю — в автозак! — воскликнула еще одна девушка, прочитав на этот раз плакат соседки.

— Хочешь постоять с ними? — спросила свою, видимо, подружку девушка, вышедшая из здания университета.

— Конечно! — обрадовалась та.

— Сейчас… Есть же еще лист…

И она развернула этот лист, задумалась на несколько секунд и написала в конце концов на нем все, что ей смогло сейчас прийти в голову: «Спасибо, что выпустили хоть откуда-то!».

И все-таки в этом был неплохой, хоть и мгновенный на первый взгляд креатив. Из университета-то все же выпустили. А вот из РУВД почти никого еще не выпускали.

Через мгновение девушка уже стояла в общем строю с плакатом.

Тут я заметил, что на дороге остановился характерный небольшой, как здесь говорят, «бусик» без номеров. Иллюзий не было: сейчас начнут брать. Правда, мне представлялось, что брать некого: в цепочке стояли почти одни только девушки (ну и молодой папа с младенцем).

«Бусик» заметил не только я. Выпускники отступили ко входу. Четыре омоновца в балаклавах вышли из «бусика», быстро тоже подошли ко входу и вдруг взяли за плечи двух девушек и повели их в машину.

Это было против всех еще остававшихся правил.

— Блин, они девчонок берут! — закричал кто-то.

— По-зор! — раздалось вокруг.

Девушки не сопротивлялись. Да и никто вокруг них не сопротивлялся. Все, по-моему, были ошарашены.

— Да сейчас с ними поговорят и отпустят,— не очень уверенно сказал кто-то рядом со мной.

Я подошел к «бусику». Здесь уже стоял немолодой мужчина с портфелем, по всем признакам преподаватель.

— Что вы себе позволяете?! — с гневом обратился он к омоновцам.— Они же ничего не совершили!

— Что, тоже сюда хотите? — кивнул омоновец на дверь «бусика».

— Что?! Вы мне угрожаете?! — возмутился преподаватель.— Отпустите их немедленно!

— Да ладно, поехали…— сказал один омоновец другому.

Дверь закрылась, машина уехала.

— Они мне еще будут угрожать! — сказал преподаватель.

И он еще долго потом стоял со студентами и успокаивал их. А на самом деле они — его.

Он был, как мне рассказали потом студенты, преподавателем по переводу и страноведению. И вел еще несколько предметов. Его любили. И, видимо, полюбили сегодня гораздо сильнее.

На крыльце появился еще один плакат: «И все-таки МГЛА!»

Между тем, один человек из тех, кто руководил всей операцией, в пиджаке и с рацией, все не мог успокоиться. Он разглядел что-то подозрительное в холле за дверями, взял с собой милиционера и еще одного человека, который в маске снимал видео, и вошел с ними в холл. Я тоже.

Открывшаяся картина произвела впечатление. Весь холл был заполнен студентами, взявшимися за руки в «сцепку», как здесь говорят. Молодые люди были готовы к появлению гостей и начали скандировать:

— По-шли вон! По-шли вон!

Это было так неожиданно, и мощно, и громко, даже громогласно (потому что в холле же еще происходило), что вошедшие сильно смутились. А студенты продолжали скандировать, теперь на английском:

— Shame-on-you!

— Это типа «позор вам»!..— восторженно переводила одна студентка другой в секунду затишья.

И ведь они добились своего. Человек с рацией с досадой, как на безнадежных, махнул рукой — и все трое вышли.

Аплодисменты были долгими и продолжительными. Но тут им пришлось иметь дело с начальником внутренней охраны университета, невысоким немолодым дяденькой, который вдруг распалился:

— Все, за учебу! За учебу!

Студенты сначала смеялись, а потом он начал раздражать.

— Да у нас еще несколько минут до начала смены,— миролюбиво сказал ему кто-то.

— Идут занятия — идите на занятия! Кончились занятия — идите с занятий! — раскричался он.— Тоже мне революционеры!

— А почему вы нас гоните, а не защищаете? Кто эти люди в масках? Почему они приходят на территорию университета? Почему они так ненавидят нас?! — стали тогда говорить ему.

Начальник охраны держался, но лояльность была у него на исходе, и уже через полминуты он уже просто орал куда-то в коридор, переспрашивая:

— Я кто?! Дед Пыхто! Да пошли вы все!..

Его сменил, впрочем, еще один участник событий, декан одного из факультетов Александр Пониматко. Он вместе с господином Пученей не давал студентам укрыться от омоновцев на территории их родного (не для омоновцев) университета.

— Вы не просто не пускали! Вы улыбались! — говорили ему теперь студенты.

— Я не улыбался,— наотрез отказывался от части обвинений господин Пониматко.— Мы регулировали движение!

— Что?! — не верили услышанному студенты.

— Была встреча первокурсников в актовом зале! Им тоже надо было потом выйти! Мы регулировали!

— Ложь! — стонали студенты.— Не было никого! Просто закрывали двери. А потом Пученя сказал, что пустит сюда ОМОН. И пустил!

— По-зор! — закричали господину Пониматко.

— Отойдите, пожалуйста, немного в сторону,— сказала мне женщина с какими-то бумагами в руках.— Декану дышать нечем!

— По-зор! — продолжали студенты.

Господин Пониматко наконец все понял и выбрался из толпы.

Победившие студенты, между тем, успели, по-моему, еще и на смену, как они говорили.

— Чего-чего, а такого здесь никогда не было…— сделал вдруг толковое заключение откуда-то снова появившийся дед Пыхто.

Возле РУВД, между тем, были почти те же. Суд еще не начинался. Подсудимых журналистов должны были допрашивать по скайпу из здания РУВД.

Надо сказать, и тут появились родители с ребенком: на один вечер вышла из декрета журналистка Tut.by. Да я вдруг увидел еще человека с зачехленной гитарой.

— Петь будете? — недоверчиво поинтересовался я.

— Да, давай споем! — обрадованно сказал он и начал расчехлять гитару.

Многочисленным фотографам не понравилось только, что он стоит спиной к белой стене жилого дома, а не к фасаду здания РУВД, и я деликатно сказал ему об этом.

— Да я еще только настраиваюсь! — махнул он рукой.

Я понял: артист переодевается, как говорят в таких случаях.

Через минуту он перешел дорогу и встал как надо.

— Я народился тут… И буду жить тут… О-е-е-е… О-у-у…— запел он.

Александр Помидоров, радиожурналист и музыкант, пел громко и, между прочим, с душой. Настолько с душой, что проняло даже Александра Мартиновича:

— Нет, ну цирк у административного здания не уместен! — воскликнул он.— Там же человеческие судьбы решаются!

Был прав. Александр Помидоров не без сожаления замолчал.

Вроде уже началось наконец заседание суда на улице Семашко, 33, и адвокат одного из журналистов Александр Хаецкий, которого пока не пускали, говорил мне, что по таким делам дают чаще всего штраф и отпускают. Между тем, дела двух журналистов TUT.by, Надежды Калининой и Алексея Судникова, уже успели отправить «на устранение недостатков», и теперь все гадали, выпустят их или отправят в Окрестино.

— Если не отпустят, буду писать жалобу в прокуратуру,— обещал адвокат.— Состава преступления-то нет. Мы не видим по крайней мере.

И все остальные дела суд возвращал на доработку.

В суде разгорались, между тем, споры. Так, омоновец назвал корреспондента БелаПАН «координатором протестного шествия».

— Я выполнял исключительно свою работу,— пытался объяснить он.— Снимал происходящее! В 16:55, как указано в протоколе, уже никакого митинга не было, его участников задержал ОМОН… Я понял, что моя работа закончилась, сложил оборудование и начал отправлять снимки в редакцию…

Ну ничего же он и правда такого противозаконного не делал!

Что же можно было ему предъявить?

Сотрудник ОМОНа Александр Ковалев нашел что предъявить. Он заявил, что Андрей Шавлюго был в толпе, пока та шла по улицам Немига и Свердлова к проспекту Независимости, и координировал действия участников митинга, что-то выкрикивал и кому-то махал. Доказательств этому не было, тут, как говорится, слово Александра Ковалева было против слова Андрея Шавлюго. На вопрос, как именно журналист координировал, омоновец удовлетворительно не ответил. Адвокаты спрашивали его, знает ли он, в чем заключается деятельность журналиста; Александр Ковалев признавался, что в этом не силен. И правильно, не надо было его мучить.

А потом адвокаты и вовсе заподозрили, что Александр Ковалев ненастоящий, потому что один из адвокатов на других заседаниях видел настоящего и заявил, что тот на этого совершенно не похож, а также попросил этого снять балаклаву, чтобы было удобнее рассмотреть, какой это Александр Ковалев, но омоновец наотрез отказался, то есть оказался совсем никакой.

Дела и остальных задержанных журналистов (всего их здесь было шесть) направляли на доработку, они на ходу дорабатывались и возвращались в суд (в основном исправлялись орфографические ошибки)…

Наконец, уже поздним вечером стало очевидно, что сегодня никого не выпустят. Более того, в конце концов их всех перевели в СИЗО на Окрестина.

Журналисты продолжат сидеть за то, что занимались только своим делом, имея при себе все оправдывающие их документы, прежде всего редакционные.

И так здесь тоже еще не было.

Хотя всегда можно сравнить с 10 августа.

Андрей Колесников, Минск