Янис Зузанс

В конце августа в Риге состоялось открытие нового амбициозного арт-центра — Zuzeum. Это частная инициатива латышских коллекционеров и меценатов Дины и Яниса Зузанс. Все произведения искусства внутри и снаружи пространства (к примеру, огромная скульптура Томаса Хаусиго во внутреннем дворе или разместившаяся на фасаде фигура человека авторства Энтони Гормли) происходят из коллекции Зузансов. Часть коллекции, посвященную русскому послевоенному и современному международному искусству, им помогает собирать арт-консультант и галерист Михаил Овчаренко. В будущем здесь планируется и проведение масштабных тематических выставок. По просьбе «Ъ-Арт» Михаил поговорил с Янисом об истоках коллекции, миссии настоящих художников и необходимости открывать частные культурные институции даже в кризисное время.

Как вы пришли к коллекционированию?

В детстве все мы собирали марки, монеты, этикетки спичечных коробков. Когда взрослеешь, то марки тебе надоедают, но ген коллекционирования уже никуда не исчезает. Для меня точкой отсчета нашей коллекции стал конец 90-х, когда мы с моей супругой Диной оказались на выставке латышского художника Индулиса Зариньша. Тогда я захотел купить одну из его работ. Проблема была только в том, что места на стенах уже не оставалось. И вот этот момент, когда чтобы что-нибудь повесить, нужно что-то другое убрать, для меня стал знаком того, что наше увлечение искусством начало перерастать во что-то более серьезное.

Эта работа до сих пор с вами?

Да, она у нас в квартире на улице Элизабетес так и висит в спальне. Картина называется «Мастерская художника. Акт».

У вас весьма обширная коллекция латышского искусства начиная с XVIII века и до наших дней. Как получилось, что вас заинтересовал период нонконформизма и советского неофициального искусства?

Первые десять лет как коллекционеры мы делали акцент только на латышском искусстве. Наши интересы варьировались от классического до современного, а потом опять могли вернуться к чему-то хорошему старому. Меня, например, очень увлекают латышские модернисты, работавшие с 1915 по 1925–1927 годы. У латышского модернизма был очень активный период, когда зарождалась новая страна. У меня в кабинете висит много картин этого периода, латышский кубизм мне близок и сейчас. Но когда уже долго все это собираешь, то появляется потребность расширить свои интересы, кругозор. Это как с языком: можно очень хорошо разговаривать на родном, но потом учишь новые, иностранные, потому что хочется иметь возможность вести диалог с миром. Российский нонконформизм и московский концептуализм мне были интересны еще и потому, что хотелось придать больше веса нашему латышскому искусству. Мне показалось, что очень интересно было бы сделать выставку, в которой можно увидеть российские и латышские произведения рядом друг с другом, показать их взаимодействие. К сожалению, латышское искусство до сих пор довольно мало известно за пределами локального рынка, а в таком контексте его будет проще показать миру, придать ему силы.

Можете порекомендовать кого-то из молодых латышских художников?

Мне очень нравится Паулис Лиепа, очень сильный художник. Также хочу отметить совсем молодого скульптора Марка Роза.

А кто из русских послевоенных художников вам кажется особенно важным?

Соков. Комар и Меламид. Без них нельзя обойтись, они очень сильные, одни из самых важных.

Имеет ли для вас значение, что им удалась карьера в Америке?

Нет. Мне просто нравится, что они начали заигрывать с темами, которые были табуированы в Советском Союзе. Например, работа Сокова с медведем и Мэрилин Монро или Комара и Меламида из серии «Ностальгический соцреализм».

На что вы обращаете внимание в первую очередь при покупке произведения искусства? Имеет ли значение инвестиционный потенциал или решение о покупке принимается эмоционально?

Ощущения от работы, конечно, очень важны, хотя со временем они могут меняться. Если сначала воспринимаешь искусство с позиции «нравится/не нравится», то через какое-то время, когда уже глубже во все это погружаешься и начинаешь разбираться, внимание уже больше привлекают различные тонкости. Уже важны и краски, и фактура, оригинальность работы, и, конечно, сам автор. Разбираешься, кто есть кто. Но все это не отменяет влияния эмоциональных ощущений.

Что касается инвестиционного потенциала, то могу в качестве ответа привести пример покупки работы молодого американского художника Вона Спанна. Для непосвященного человека его искусство может выглядеть достаточно примитивно, но важно понимать бэкграунд и заложенный в работу смысл. Когда такое понимание появляется, то не имеет значения, будет ли она расти в цене.

А бывало так, что понравилась какая-то вещь, даже эмоционально, а через пару недель приходит понимание, что все-таки что-то не то? Является ли для вас первое впечатление основополагающим?

Первое ощущение очень важно. Очень часто из десяти работ какого-либо автора может понравиться только одна. Когда начинаешь разбираться в искусстве, то обычно хочешь купить конкретную вещь, а не просто что попало. Ведь, понятное дело, у художника не может быть ста процентов хитовых работ. Меня удручает современная тенденция, когда галереи делают из художника бренд, и люди покупают работу не потому, что она им нравится, а просто чтобы иметь имя в коллекции. В последнее время рынок искусства скатывается до уровня рынка товаров люксовых брендов одежды, а ведь он совсем не про это.

Для меня коллекционирование отчасти похоже на охоту: ты знаешь, что где-то есть хорошая работа, твоя желаемая «добыча». Был такой латышский художник Екабс, он умер очень молодым в 1921 году, и у него мало работ, все в музеях. Я знал, что была одна хорошая живопись, которая находилась в коллекции у одного человека, но он умер, работа затем оказалась у вдовы, которая не хотела ее продавать. Теперь вдовы тоже нет — осталась дочь, но она тоже просто так не хочет с ней расставаться. Вот так год стараешься-стараешься — и наконец договоришься. В этом тоже есть своя прелесть.

Какие художники находятся в вашем «списке желаний»?

Из международных это, конечно, Николя Парти, Ансельм Кифер, Саня Кантаровский. Просто я трезво смотрю на вещи и ориентируюсь на те имена, которые могу себе позволить. Существуют авторы, чьи работы мне нравятся, но их стоимость выходит за рамки моего бюджета. Есть, правда, и такие, чьи работы я не покупаю не из-за цены, а просто потому, что не считаю это искусством, например, Джордж Кондо.

Вы говорили, что у вас на него аллергия.

На мой взгляд, Кондо — это не искусство. Это как раз пример удачно созданного бренда. В нем нет ничего нового или интересного, этот «художник» скорее создает работы на потребу публике. Никакой искренности. С большой уверенностью могу сказать, что он не пройдет проверку временем. Есть еще несколько художников, которые сейчас популярны и дорого стоят, но они производят лишь добротное прикладное искусство. Есть и те, кто изначально был хорошим, но потом стал заниматься откровенной коммерцией, потому что художник тоже человек, и ему хочется зарабатывать.

Но настоящее искусство нельзя поставить на поток.

С каждым годом технологии идут вперед и внедряются в мир искусства, для многих уже далеко не в новинку покупка видео-арта или произведения с использованием дополненной реальности. Как вы относитесь к смене фокуса в сторону инновационных медиа?

Это не мое. Мне ближе работы, которые можно потрогать, которые имеют физическое воплощение.

А иногда даже применение, как, например, ваша обширная коллекция агитационного фарфора?

Есть большие страсти, а есть малые шалости. Фарфор изначально для меня был как раз такой шалостью.

Ну, я бы так не сказал. Фарфор становится серьезным блоком вашей коллекции, вы выпускаете о нем книги.

Это началось с покупки одной тарелки мастерской Baltars. И это значимая для меня часть латышской истории. А дальше уже понеслось: ты видишь еще один предмет, который тебе нравится, затем еще и еще. Правда, эта коллекция росла довольно медленно, потому что я очень внимательно выбирал каждую вещь. Когда коллекция латышского фарфора уже набрала свою критическую массу, мне внезапно пришло интересное предложение по российскому агитфарфору. Лет восемь назад мы давали предметы для тематической выставки в Москве, устроенной Петром Авеном. Тогда у меня почти еще ничего из российского фарфора не было, но вскоре понял, что есть очень интересные экземпляры.

Пандемия определенно повлияла на большое количество коллекций по всему миру, но где кризис, там и возможности. Удалось ли что-нибудь особенное приобрести за этот период или больше наблюдали за рынком со стороны?

Скорее нет. Мы больше купили во время кризиса 2008–2010 годов. Тогда часть латышских коллекционеров из 90-х пошли на дно.

Бывало, что жалели о той или иной покупке?

Постоянно такое происходит.

Вы потом продаете такую вещь или она просто пылится на складе?

Когда понимаешь, что перерос,— продаешь.

Что для вас значит быть человеком, который открывает первый частный музей современного искусства в Латвии?

У нас в Риге очень мало независимых площадок для искусства, которые могут делать то, что они хотят, как, например, музей «Гараж» в Москве. Мне хочется заниматься образованием латышской молодежи, открыть для них мир искусства.

Михаил Овчаренко