Григорий Ревзин о городе будущего

Это очень хорошо, когда индустриальные города превращаются в постиндустриальные. Когда рядом с заводами, котельными, электростанциями, складами и свалками промышленных отходов появляются кафе, рестораны, ателье, креативные парикмахерские, консалтинг и IT. Проблема в том, что они не очень появляются

Надо честно признать, что это рецепт не только не универсальный, а прямо-таки исключительно редко действующий. Если верить Эдварду Глейзеру («Триумф города»), в Америке он сработал в двух случаях из десяти, и я не думаю, что российские условия позволяют надеяться на что-то заметно лучшее.

Причины, в общем-то, понятны: для такого развития нужно принципиально поменять профиль населения, причем не только работников, а и потребителей. Откуда-то должен появиться креативный класс в товарных количествах, и даже если он почему-то появится (снижение налогов, льготная аренда, дешевое жилье), нужно, чтобы то, что он будет производить, хоть частично было востребовано в городе. В городе, где население совершенно не приучено к таким товарам, а часто и относится к ним с классовой ненавистью, предпочитая честные чебуреки гламурным веганским бургерам. Как говорится, другого населения у меня для вас нет, а если его завести, то имеющееся не будет радо.

Возможны, конечно, государственные инициативы, хотя тут не так много опций. Вероятно, самый известный пример — реабилитация городов Рурского бассейна в Германии, где в умирающие города шахтеров были приземлены вузы. Студенты — это такой материал, что они сравнительно быстро меняют профиль города и наводят разную креативность. Но понятно, насколько это исключительная инициатива. Образование — бюрократическая область, обосновать необходимость открытия новых вузов без изменений рынка труда трудно, старые институции очень этому сопротивляются, поскольку теряют деньги, которые могли бы пойти им, а идут в какой-то шахтерский городок и т. д. В России это вообще невозможно, поскольку высшие учебные заведения у нас с советских времен должны располагаться только в центрах краев и областей, а на уровне райцентра могут быть лишь филиалы — и то по особому случаю.

Государство может делать ставку на спорт, массовые зрелища, как, собственно, и делалось в последние 20 лет, когда в сотнях городов появились новые дворцы спорта (или, реже, были реконструированы старые), в основном отчего-то с ледовыми аренами. Но это затеи довольно-таки ограниченного креативного потенциала, немного напоминающие древнеримскую формулу «хлеба и зрелищ».

Есть еще культура, но она критически зависит от наличия потребителя, его вкусов, настроения, предрасположенности к солидарности и даже, скажем прямо, благодарности. Уникальная инициатива по урбанистической трансформации Перми, предпринятая десять лет назад тогдашним губернатором Олегом Чиркуновым и арт-менеджером Маратом Гельманом, настолько же примечательна исключительным качеством проектов, насколько и тем, что оба по итогам оказались в эмиграции.

Есть ли другие сценарии развития? Что делать с городом, экономическим, социальным, политическим и часто и морфологическим центром которого является производство? В нынешних условиях — чаще всего больное производство, иногда даже умершее, промышленная зона, в которой три четверти площадей давно сданы то посторонним бизнесам, то частям этого же производства, прикидывающимся посторонними для удобства финансовых операций. С соответствующим уровнем содержания территории, социальной ситуацией, безопасностью.

Эти промзоны выглядят язвами на теле города, и тут важно понимать, где эти язвы расположены. По понятным причинам — на основных транспортных путях. Берега рек российских городов — это на две трети промзоны и свалки, территория вдоль железных дорог — ровно то же самое. Обычно это примерно треть территорий российского города, но это такая треть, что все пути ведут в нее. И не то чтобы мы последние 20 лет не знали, что с ними делать, напротив, мы как раз прекрасно знали — и от этого стало сильно хуже.

Сначала было важно, чтобы у предприятия появился эффективный собственник — он появлялся вплоть до начала 2000-х, а потом перепоявлялся в связи со сменой администраций. Потом эффективный соображал, что в текущей экономике на порядок выгоднее остановить предприятие, перевести землю из производственного в жилой статус и произвести девелопмент. Первым шагом тут было довести завод до нерентабельности и остановки, чтобы начать переговоры с властью с позиций «выхода нет»,— и он делался сравнительно быстро. Потом все застопоривалось. Власти сопротивлялись потере рабочих мест, одновременно хотели иметь свою малую долю, раз уж потеря неизбежна, и тянули как могли. Так продолжалось до начала 2010-х, когда нерентабельным стал уже девелопмент. В среднем получилось, что цикл такой реновации занимает 15–20 лет, хотя, конечно, были счастливые исключения. Все это время промзона гниет, производя интенсивное воздействие на организм города.

Вообще-то градостроители индустриальной эпохи тоже думали о промзонах. Мысль их развивалась в следующем направлении. Производство становится все сложнее, рядом с заводами появляются НИИ, инжиниринг, центры управления, обслуживания, банки, профессиональное образование — почему бы им и не стать городскими центрами? Это выглядело очень убедительно, например, в книге Ильи Лежавы и Алексея Гутнова «Город будущего», где этот центр становился линейным, расположенным вдоль транспортного «русла», и притягивал в себя всю городскую активность. В принципе, та же логика лежит в основе идеи кластерного развития Майкла Портера, выдвинутой им в 1980-х и соблазнившей российское Министерство экономического развития в раннеромантический период его существования.

Проблема в том, что НИИ, инжиниринг, центры управления и т. д. отчего-то рядом с заводами за бетонными заборами с колючей проволокой не то что совсем не образуются, но делают это вяло и норовят сбежать. Эта теория не учитывала развитие компьютерных сетей. Для креативного класса еще есть определенные выгоды в непосредственном, личном общении, но для производственной, технической, финансовой и юридической документации они заметно снижаются. А издержки привязанности к одному производству резко возрастают. Программное обеспечение завода КАМАЗов в Набережных Челнах располагается в облаке, физически приземленном на сервера в Казани,— какой смысл программистам сидеть на территории завода?

Но тут может быть иной путь. Существуют разные взгляды на то, что, собственно, составляет постиндустриальную экономику. Есть узкий взгляд, который предполагает, что к ней относятся те новые отрасли, которые возникли после массового внедрения компьютеров, плюс торговля и услуги. Более широкая трактовка термина исходит из того, что сегодня практически нет сфер, которые компьютеризацией не трансформированы. В этом смысле частью постиндустриального мира являются вполне традиционные индустрии, более того, они тем успешнее, чем больше встроены в его коммуникационные, финансовые и технологические цепочки.

Мне кажется, в этом есть смысл. И здесь я бы хотел предложить некий урбанистический ход, который, возможно, звучит пока сомнительно. Но все же. Если индустрия тем успешнее, чем больше встроена в постиндустриальный обмен, нельзя ли предположить, что индустриальная городская зона тем успешнее, чем больше она встроена в постиндустриальный город?

Чем нас встречает в городе завод? Бетонным забором и проходной. А зачем? Хозяйственники вам объяснят, что иначе с завода все разворуют, но это же чушь — мы не огораживаем колючей проволокой магазины. Производственники объяснят, что это требование безопасности производственных процессов, но это не менее абсурдно. В городе полно опасных процессов, вы ходите по тротуарам, под которыми по трубам течет чуть не кипяток для отопления и проложены силовые кабели с напряжением 400 вольт, но никто не отгораживается от них бетонными заборами. Самыми убежденными тут являются юристы. У них сложная, многосоставная и непробиваемая система законодательства, и это серьезно. Но эта система законодательства как раз и является юридическим оформлением предшествующей индустриальной эпохи, когда каждая территория должна была иметь одну функцию и быть отгорожена от другой. Ну и советской эпохи с ее манией секретности производства и тотальным воровством чего ни попадя с любого производства.

Это надо менять. Нужно привести постиндустриальный город в индустриальную зону. Единственный эффективный способ лечения пролежней и язв — пустить туда ток крови, единственный эффективный способ реабилитации промзон — запустить в них городские потоки. В тех редких случаях, когда в бывших заводах делают креативные кластеры и бизнес-центры, там сидят клерки в опен-спейсах — вы правда думаете, что это интереснее для горожан, чем производственный процесс? Не знаю, я лично мало видел вещей, столь завораживающих, как конвейер.

Нам нужны цеха с витринами, чтобы горожане видели, как это работает,— это потрясающий городской фан. Нам нужны улицы внутри заводов, чтобы через них можно было пройти,— тогда там появятся и кафе, и IT, и инжиниринг. Тогда креативная экономика перестанет бежать из промзон. Они станут модным местом. Они станут новым городским центром. И это, мне кажется, более реалистичный путь для трансформации индустриальных городов, чем попытка заменить заводы образованием, спортом и культурой.

Это сильно дешевле. Достаточно для начала убрать забор.