Алексей Васильев о новом фильме Ксавье Долана

В прокате «Смерть и жизнь Джона Ф. Донована» Ксавье Долана. Свой седьмой фильм тридцатилетний Долан снова посвящает размышлениям о каминг-ауте, подростковой жестокости и бегстве от нее в мир кино, но впервые делает это на английском языке, с голливудскими звездами и с голливудским размахом

Ведущая политическая обозревательница The Times (Тэнди Ньютон) по дороге из Исламабада в Нигер получает от редактора задание присесть на часок в ресторане пражской гостиницы и взять интервью у молодого актера Руперта Тёрнера (Бен Шнетцер). Актер произвел сенсацию не своими ролями, а публикацией переписки, которую он когда-то 11-летним мальчиком вел со своим кумиром Джоном Ф. Донованом (телезвезду нулевых играет Кит Харингтон, главная телезвезда нашего времени из «Игры престолов»). В 2006-м огласка этой переписки стоила Доновану карьеры и, возможно, жизни. Поначалу журналистка негодует (где проблемы голодной Африки, на которых она специализируется, а где — геи в Prada с их сытенькими дилеммами), однако через полчаса забывает про свой самолет и заглатывает крючок интригующе рассказанной чувственной истории. Вместе с ней заглатывают крючок и зрители, для которых фигурантов дела вымышленной кинолегенды Донована на экране воплощают кинолегенды настоящие: Натали Портман, Сюзан Сарандон и Кэти Бейтс.

Ксавье Долан стал постоянным участником и призером каннских и венецианских фестивалей в 20 лет. И хотя самый внушительный на сегодня трофей — Большой приз жюри в Канне — достался ему три года назад за экранизацию чужой пьесы «Это всего лишь конец света», где с компанией ведущих французских звезд он поиграл в мертвечину постановки театральной драматургии, полюбили и любят его как раз за живость, вздорность, осеннюю сырость фильмов, которые он пишет и часто разыгрывает сам и в которых постоянно танцует вокруг одних и тех же тем. Это, во-первых, конфликтное состояние гомосексуалов, по разным причинам не решающихся на каминг-аут, во-вторых, подростковая жестокость и бегство от нее в мир кино, книг и сериалов — и, наконец, в-третьих, отношения сыновей с матерями, когда каждая минута вместе — война, а каждая врозь — тяга поскорее оказаться вместе.

Уже в первом своем фильме, «Я убил свою маму» (2009), Долан вроде бы эффектно сформулировал природу этой неизбывной агрессии: «Все дело в том, что как мужчинам матерей нам любить нельзя, а не любить матерей нельзя по определению, такой вот парадокс». Но когда речь идет о вещах по-настоящему важных, никакая самая эффектная формулировка не может быть исчерпывающей, и Долан это прекрасно знает. Своему новому фильму Долан предпослал эпиграф: «Превыше любви, денег и славы для меня правда», а в уста заглавного героя Джона Ф. Донована вложил слова Гора Видала: «Стиль — это знать, кто ты есть». Он снова работает с тремя своими главными темами, но впервые делает это на английском языке. В основе витиевато устроенного сюжета «Донована» — эпизод из его собственной жизни. Мальчиком Долан снимался в кино — именно на те гонорары, достигнув совершеннолетия, он и снял свой собственный первый фильм. В восемь лет он пять раз посмотрел «Титаник» и тогда же написал письмо Леонардо Ди Каприо: «Вы мой любимый актер. Я снимаюсь в кино в Квебеке. У нас часто работают американские группы, и если вы приедете, я буду рад стать вашим экранным партнером». Все остальное — возгонка паранойи: а что вышло бы, если бы Ди Каприо ответил? А если бы их переписка растянулась на годы? И о чем вообще могли бы писать друг другу 30-летняя звезда и школьник младших классов?

Работа в Голливуде спровоцировала Долана на эпический размах в работе со сценарием. Многоуровневый сюжет с ретроспекциями в ретроспекциях, письменными источниками, показаниями массы свидетелей соответствует стандартам нынешней бульварной литературы. Но в первую очередь он вызывает ассоциацию с криминальными романами такого же, как Долан, сенсационного вундеркинда, швейцарского писателя Жоэля Диккера. Помимо прочего, эта параллель напрашивается благодаря Бену Шнетцеру, сыгравшему взрослого Руперта Тёрнера, а параллельно с «Донованом» снявшемуся в схожей роли в телесериале Жан-Жака Анно по роману Диккера «Правда о деле Гарри Квеберта». Там герой тоже изучает обстоятельства давнишней смерти, связанной с его кумиром и ментором, знаменитым писателем (там тоже многое объясняют — и провоцируют скандал — старые письма), и параллельно пишет об этом книгу-расследование. В фильме Долана, как и в писанине Диккера, вульгарность беллетристики становится высшей степенью откровенности, какая только может быть у таких вот детей без кожи, с головой сиганувших от жестокости подростковых джунглей в вымышленную реальность массовой культуры. Ее стандарты и есть их подлинная боль, их любовь, их сентиментальное сокровище. Пошлость бульварного штампа и нагота искренности оказываются разными гранями одних и тех же фраз и образов. Такое же одновременно и пошлое, и пронзительное удовольствие получаешь от фильма — как от старинных открыток, с которых, если их повернуть под определенным углом, красотки подмигивали тебе, а если под другим — смотрели равнодушно мимо.

Еще дальше от собственного фирменного стиля Долану пришлось шагнуть ради Голливуда в визуальном решении. Обычно его фильмы сняты в стандартном формате фестивального кино 1:1,85, как экран ноутбука, а в «Мамочке» он и вовсе скукожил экран до вертикального прямоугольника смартфона. В «Доноване» Долан не только впервые осваивает широкоэкранную рамку кадра — на целлулоидную сверхширокую 65-миллиметровую пленку он снимает медленный пролет над крышами небоскребов Нью-Йорка. Точно такой же, как в прологе «Вестсайдской истории» (1961), где он был снят именно на 65 мм. Только над Нью-Йорком Долана, в отличие от жаркого, пряного лета «Вестсайдской истории», идет проливной дождь. Внизу, в переулке, совершенно мокрый парень, ежась, залезает с двумя пластиковыми стаканами глясе к своему трясущемуся от похмелья дружку. В роли мокрого — Крис Зилка, красивейший человек нашего времени, доселе известный прежде всего тем, что озорно поиграл мускулами ягодиц в роли натурщика в «Челюстях 3D» и на протяжении года, когда снимался «Донован», женихался с Пэрис Хилтон. У Долана он получил роль влюбленного хоккеиста, и торжественная проникновенность его красоты наконец-то нашла себе на экране достойное применение. «Ты милый, ты самый лучший, но… я так не могу»,— слышит он под аккомпанемент ливня слова любви всей своей жизни, ради которой сменил хоккей на актерство.

Как вы могли понять, «Донован» — это гей-кино, и его адресная аудитория — гей-аудитория. Если вы к ней не относитесь, эффект от просмотра может оказаться столь же странным, как поход на постановку в клуб глухонемых. И все же это постановка высшей пробы. Ведь тянет же нас порой на познанье других культур, особенно если культурный объект гарантирует, что вобрал в себя все лучшее, что свойственно данной культуре. Но вот что интересно. Долан рисует геев 2006 года, тех, кто не смел открыться, безупречно красивыми людьми — не только физически. Скрывая свои пристрастия, интегрируясь в социум большинства, они одновременно превращали себя в ходячие образцы идеального мужчины — чтобы на них равнялись и не к чему было придраться. И в конечном итоге тем еще больше притягивали друг друга, и разбивали сердца тем сильнее. Они проложили дорогу новому поколению открытых гомосексуалов, которое в фильме воплощает выросший Руперт Тёрнер. Рассказав свою и Донована историю журналистке, в финале он уносится в закатную Прагу на мотоцикле, без стеснений и как к своей собственности прижимаясь к своему дружку. Они счастливы в этой простоте, открытости и признанности их отношений. Но при этом — совершенно обыденны, неинтересны и некрасивы. Долан выдает это наблюдение как бы скороговоркой, долго на нем не задерживаясь. И все же выдает. Не станем и мы его комментировать. Есть правда, которую достаточно показать, чтобы выводы напросились сами собой.