Екатеринбургская «Пахита» на «Золотой маске»

На сцене Музтеатра имени Станиславского и Немировича-Данченко Екатеринбургский театр оперы и балета представил трехактную «Пахиту». По мнению Татьяны Кузнецовой, балетный конкурс «Золотой маски» можно считать завершенным.

Впереди выступление Музтеатра Станиславского с очаровательным одноактным «Тюлем» Александра Экмана и радикальным «Одиноким Джорджем» Марко Гёке. Приедет и Театр Якобсона с «Дон Кихотом» датчанина Йохана Кобборга. Но едва ли эти достойные кандидаты смогут вмешаться в борьбу двух фаворитов конкурса — московского «Нуреева» и екатеринбургской «Пахиты». «Нуреев» со своими девятью номинациями отстает от «Пахиты» на одну — композиторскую. Илья Демуцкий в конкурс не попал, в отличие от Юрия Красавина, транскрибировавшего Дельдевеза и Минкуса с лихим остроумием.

Лидеры различны во всем. «Нуреев» произведен с нуля. «Пахита» сделана по старинному либретто и готовой (хоть и переоркестрованной) партитуре, с тщательным воспроизведением хореографии Петипа. Колосс «Нуреева» смонтирован по законам кино, композиция же «Пахиты» основана на принципах театрального классицизма. Первый акт с завязкой интриги происходит на пленэре, второй, пантомимный,— в интерьере, третий, с развязкой и главной танцевальной сценой, решен как театр в театре. При этом трагический по замыслу «Нуреев» надрывен до мелодраматизма, а «Пахита», по жанру явная мелодрама, превратилась в развеселый водевиль.

«Нуреев», детище опального Кирилла Серебренникова, едва не пал, по слухам, жертвой цензуры, а потому является чуть ли не символом гражданской победы над идеологическим насилием. «Пахита» же явление чисто художественное. Но — исторического значения. Петербуржцы Сергей Вихарев и Павел Гершензон, главные архивисты отечественного балета, придумали новый способ актуализации наследия, превратив его в объект постмодернистской игры. Это первый опыт режиссерского «апдейта» в балетной классике. Но хореограф Сергей Вихарев умер во время работы над первым актом, и худрук уральской труппы Вячеслав Самодуров взялся за постановку сам, воплотив исходный замысел мастерски и вдохновенно.

Прием иронического остранения объединяет все акты этой «Пахиты». И первый, «исторический», как бы воспроизводящий старинный спектакль, но в современной оптике: костюмы словно сняты с фарфоровых статуэток, декорации имитируют старые гравюры, манера танцевания и мимика нарочито отчетливы. И второе, чисто пантомимное действие, превратившее сцену с экспрессионистскими (в острых углах и наклонных поверхностях) декорациями в киноэкран, на котором идет немая фильма про невинных жертв и роковых злодеев. В третьем акте сюжетные узлы развязываются в современном театральном буфете, причем в роли deus ex machina выступает телевизор.

Но самая внушительная трансформация случилась с финальным Grand pas, ни на па не отступившим от хореографии Петипа. В исторической «Пахите» — это свадьба героев, танцевальный парад, демонстрирующий иерархическую лестницу императорского театра во всем ее великолепии: прима, премьер, первые солистки, солистки, корифейки. Здесь это спектакль в спектакле, который целеустремленно освобождал от имперской напыщенности весь коллектив постановщиков. И композитор Красавин, запросто поженивший арфу с аккордеоном. И дирижер Леднев, задавший такие быстрые темпы, что некогда демонстрировать царственность — только успевай поворачиваться. И художник Елена Зайцева, одевшая всех артисток в черные трико и пуанты, а к одинаковым желто-черным пачкам присовокупившая шляпки коломбин. В результате наизусть знакомая помпезная хореография обрела пикантность ночного варьете. Соблазнительно дразнили мелкие ронды, шпагой выстреливали острые батманы, призывно взбрыкивали амбуате, аппетитно сверкали спины в крутых эпольманах. И весь этот тулуз-лотрековский содом производили сами классические движения — артистки же танцевали весело, но корректно, с заданной, несколько кукольной наивностью, избегая откровенного кокетства.

Но как танцевали! Про ровность линий, единство ракурсов, четкость перестроений можно не упоминать — в Екатеринбурге это разумеется само собой. Чистота самого танца удивляет больше, но по-настоящему поражает та легкость и нескрываемое удовольствие, с которым вся труппа во главе с примой Мики Нисигути исполняет весьма сложный текст. Общий энтузиазм и живость артистов превратили концептуальный подвиг авторов в зрительский пир и кассовый хит.

Вот этот субъективный — исполнительский — фактор может сыграть решающую роль в соперничестве двух спектаклей-лидеров. Большой театр своего «Нуреева» показывает редко, ссылаясь на его многожанровость,— свести на репетициях оперу, хор, балет, драму, массовку, культуристов действительно трудно. Однако на «Маске» развалились именно балетные, точнее — кордебалетные сцены, которые вообще-то ничто не мешает отрепетировать. И никакое воодушевление солистов не сможет восполнить равнодушия театра к спектаклю, чересчур громоздкому для гастролей, а потому неперспективному. Контраст нынешней апатии труппы с протестным жаром, проявленным артистами Большого на премьере, слишком разителен, чтобы это не сказалось на жизненных перспективах несчастного «Нуреева».