Усвоение России

Почему дети мигрантов успешнее русских

Мигрантам повезло с Россией: дети тех, кто приехал сюда из бывших советских республик, устраиваются в жизни не хуже «коренных россиян». Возможно, впрочем, все наоборот: это стране повезло с «понаехавшими» — успешную интеграцию мигрантов второго поколения трудно считать заслугой государственной политики.

Фото: Александр Миридонов, Коммерсантъ

НАДЕЖДА ПЕТРОВА

Мигрантам из ближнего зарубежья в принципе вряд ли можно позавидовать: зарабатывают они меньше, чем российские граждане (на 16%), работают дольше (почти в полтора раза) и часто — в 60% случаев — заняты трудом, требующим куда меньшей квалификации, чем та, которой они располагают (данные НИУ ВШЭ; подробнее см. «Мигрант с натуры» в “Ъ” от 12 августа 2017 года).

Но справедливы ли эти наблюдения для детей тех, кто решил остаться в России навсегда,— большой вопрос. Во-первых, потому, что мигрантов второго поколения до сих пор толком никто не изучал, и по вполне объективным причинам: этому поколению еще надо было вырасти. А во-вторых, попытка оценить, как чувствуют себя эти люди на рынке труда, выявила совершенно другую тенденцию: средний участник небольшого пилотного опроса, проведенного группой исследований миграции и этничности РАНХиГС, оказался человеком с заработками более высокими, чем средний россиянин того же возраста.

Объектом исследования, подчеркивает руководитель группы исследований миграции и этничности РАНХиГС Евгений Варшавер, были выросшие дети мигрантов из Армении и Азербайджана — «прежде всего потому, что сейчас именно такая группа достигла совершеннолетия и вышла на рынок труда». Средний заработок этих мигрантов второго поколения в возрасте 18–30 лет составил, по результатам опроса, 36,4 тыс. руб. против 25,6 тыс. руб. у среднего россиянина, по данным ФОМ. Участники опроса РАНХиГС куда реже других россиян своего возраста довольствовались минимальными заработками (сравнение с данными ФОМ и Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения ВШЭ — РЭМЗ см. на графике).

Авторы исследования, впрочем, оговариваются, что такое прямое сравнение нельзя считать абсолютно корректным: опрос проводился в интернете методом таргетинга в национальных группах в соцсетях, что приводит к смещению выборки. Участники таких групп, которые переходят по ведущему на анкету баннеру и заканчивают опрос, по определению активнее среднего пользователя интернета. А большая активность, очевидно, связана с большими заработками. Корректно проверить гипотезу о более высоких доходах, по замечанию Михаила Дымшица, гендиректора консалтинговой компании «Дымшиц», знакомого с результатами исследования, можно только в масштабном опросе, где национальная принадлежность не будет критерием отбора участников.

Сама гипотеза, впрочем, не представляется невероятной: еще в исследовании национальных групп Москвы 2010 года «сдвиг вверх по доходам» в сравнении с основным (русским) населением наблюдался почти у всех этнических меньшинств (см. «Дети разных доходов» в журнале «Деньги» от 19 декабря 2016 года), что, по словам Дымшица, обусловлено добровольной миграцией и механизмами «социального наследования». И даже то, что часть миграции из Закавказья была связана с карабахским конфликтом, не может отменить, по убеждению Михаила Дымшица, факта, что «в среднем мотивация у мигрантов больше, чем у остальных»:

«Мы не можем говорить обо всех, но в среднем у мигрантов выше готовность к адаптации, к подстройке, к вариативности. Это люди, которые сами согласились выйти из повседневности».

Такие родительские установки воспроизводятся детьми.

Родительский фактор

А вот способы заработка дети воспроизводят далеко не всегда. В выборке РАНХиГС оказалось изрядное количество «руководителей» (12% от опрошенных), в том числе руководителей собственного бизнеса, но глубинные интервью, проведенные исследователями в Краснодарском крае, Москве и Тверской области, показывают, что влияние бизнеса родителей на деловую активность детей разнится от региона к региону.

«В Краснодарском крае,— рассказывает Евгений Варшавер,— влиться в бизнес родителей и, например, открыть магазин игрушек, потому что у родителей именно такой магазин,— одна из самых популярных стратегий. А в Москве мигранты второго поколения, как правило, не спешат участвовать в бизнесе родителей.

Более того: родители не сильно хотят, чтобы их дети принимали участие во всех этих историях, потому что истории зачастую не очень приятные.

В результате участие детей в бизнесе родителей ограничивается небольшой помощью — например, вести Instagram-канал магазина». При этом, отмечает эксперт, судя по всему, в Краснодарском крае мигранты второго поколения гораздо реже, чем в Москве, становятся специалистами с высшим образованием.

«Образовательные траектории», подчеркивает Варшавер, сильно зависят от возможностей конкретного населенного пункта: «Если в городе нет вузов, то и людей с высшим образованием может быть 10–20%, образовательная траектория будет довольно низкопрофильной. И можно отдельно отметить, что, скажем, в строгих армянских семьях родители в принципе не любят отпускать детей учиться далеко, тем более девочек,— от этого уровень образования мигрантов второго поколения будет еще ниже». В итоге, однако, получается, что «мигранты второго поколения образованнее, чем в среднем россияне»: они сравнительно чаще получают высшее образование, тогда как россияне в целом — сравнительно чаще обучаются рабочим специальностям.

Сопоставление с собственными родителями мигранты второго поколения также выигрывают: все данные, по словам Варшавера, свидетельствуют о межпоколенческой вертикальной мобильности в части образования.

«Можно говорить о довольно сильных установках мигрантов первого поколения на образование детей,— подчеркивает социолог.

— Эти установки по-разному реализуются в семьях с разным социально-экономическим профилем. Понятно, что в принципе все родители за то, чтобы дети получали хорошее образование. Но их участие может начинаться и заканчиваться наставлением: "Сын, учись". А в высокопрофильных семьях получение образования будет стимулироваться. Нередко бывает, что мигранты второго поколения за хорошие оценки получают деньги. Известны случаи, когда детям покупали машины на окончание вуза или за успешно сданную сессию». То, как полученное образование будет использоваться в дальнейшем,— другой вопрос, тут в дело вмешиваются культурные установки.

Докладывая о результатах исследования в ИЭП имени Гайдара, авторы приводили в пример семью из Твери, где дети с разницей в год получили одинаковое — высшее юридическое — образование. Но пошла работать по специальности — сначала помощником судьи, потом помощником адвоката — только девушка. А молодой человек из этой семьи открыл кафе — потому что, объяснял он в интервью, мужчине стыдно приносить домой 10 тыс. руб., это только девочки могут себе позволить.

Друзья и жены

О степени интеграции мигрантов принято судить не только по уровню получаемого образования и успешности человека на рынке труда, но и по тому, как устроены его социальные связи,— понятно, что устройство этих связей может сильно варьироваться. Бывают ситуации, когда армяне или азербайджанцы вовсе не попадают в круг общения мигранта второго поколения, а бывает — когда его круг общения только из них и состоит.

Но тем не менее в школе или вузе, рассказывает Евгений Варшавер, круг общения всегда оказывается «проекцией социальной среды»: люди дружат с теми, кто рядом, независимо от национальности.

И даже если в вузе находится национальная (армянская или азербайджанская) организация, это еще не значит, что мигрант обязательно будет в ней участвовать: «Случается, что человек, депривированный от этнического общения, с удовольствием вливается в эту среду. А бывает, что "как влился, так и вылился" — не понравилось».

Представители своей этнической категории, скорее всего, будут присутствовать в кругу ближайших друзей. И, как правило, «свои» будут в числе людей, с которыми человек общается в интернете, поскольку интернет, во-первых, часто используется для общения с родственниками, каковые могут быть «сильно распределены по разным странам», а во-вторых, это способ найти партнера для романтических отношений. В консервативных семьях, по словам Варшавера, «это, наверное, единственный вариант для девочки начать отношения с мальчиком»,— мужчины в среднем чаще девушек вступают в брак или «состоят в отношениях» с представителями других этнических категорий.

Коэтничные брачные партнеры, по данным исследования, по-прежнему наиболее распространенный вариант, но модель ухаживания и вступления в брак у мигрантов второго поколения отличается от той, которой придерживались их родители. В частности, «мигранты второго поколения вступают в брак довольно поздно для традиционных представлений», ближе к возрасту, характерному для их немигрантского окружения. И конечно, под влиянием среды могут разрушаться представления о том, что жениться нужно на девушке своей национальности, а девушки должны хранить невинность до брака.

При этом замена представлений на «модернизационные», по наблюдениям Варшавера, происходит быстрее, если новые ценности транслируются представителями своего этноса: «Есть такое село в Краснодарском крае — Гай-Кодзор, где армяне живут уже очень давно и за советское время сильно модернизировались. В 1980–1990-е был мощный иммиграционный поток, но армянская среда повлияла на первое и второе поколение мигрантов таким образом, что ценности сменились. И, несмотря на низкий социально-экономический профиль населенного пункта, ценности там вполне модернизационные».

Всюду свой

По совокупности оценок, заключают в РАНХиГС, Россию можно отнести к странам, где интеграция мигрантов второго поколения происходит наиболее успешно — как, например, в Австралии или Канаде. Мигранты хорошо знают государственный язык — часто лучше родного, получают достойное образование, занимают лучшие, чем их сверстники-немигранты, позиции на рынке труда, имеют обширные «межэтнические» связи и, как правило, не чувствуют себя чужими в стране пребывания.

Вряд ли в этом успехе велика заслуга государства. «Я в полной мере соглашусь, что в России нет интеграционной политики — во многом потому, что соответствующие компетенции отсутствуют у полицейских. Те государственные органы, которые в Европе занимаются интеграцией мигрантов, имеют совершенно другой генезис, чем миграционная служба в России»,— отмечает Евгений Варшавер. С другой стороны, по его словам, это имеет значение лишь для интеграции мигрантов первого поколения.

Все говорит о том, что всерьез повлиять на процесс интеграции мигрантов второго поколения государство не может — куда больше влияют сложившиеся «социальные институты, пространственное распределение и институт образования».

Если бы в России существовали сформировавшиеся «этнические районы», ситуация могла бы развиваться иначе: судя по мировой практике, наличие таких районов «в целом негативно влияет на интеграцию мигрантов второго поколения». Но пока у социологов нет оснований говорить о такой проблеме. Этнический район «в западном понимании» — это район, где 70–100% населения принадлежит к одной этнической группе, поясняет Евгений Варшавер. «Конечно, подобное притягивает подобное,— признает социолог.— Но в Москве пространственное распределение гораздо эгалитарнее, чем на Западе. У нас не складывается этнических районов из-за огромного количества внутренних мигрантов, которые претендуют на то же самое недорогое жилье».

Вместе с тем наличие в ряде регионов с советского — а то и с дореволюционного — времени этнических диаспор само по себе становится скорее позитивным фактором. И потому, что коммуникации с ними, как уже отмечалось выше, способствуют модернизации ценностей. И потому, что такая многонациональная среда снижает вероятность враждебного отношения к мигрантам. В частности, проведенные исследования, рассказывает директор проектов ФОМ Лариса Паутова, обнаруживали «более высокий уровень ксенофобии в тех регионах, где раньше приезжих было мало». Присутствие армянских и азербайджанских диаспор привело, по ее замечанию, к тому, что азербайджанцев и армян как мигрантов в некоторых регионах просто не воспринимают и тем более не воспринимали таковыми приезжих первой волны (конца 1980-х — начала 1990-х годов): «Они были наши».

Миграция родителей «второго поколения мигрантов» действительно не была в полной мере международной, соглашается Варшавер: «В каком-то смысле это была внутренняя советская миграция. Родители, во-первых, знали русский язык. А во-вторых, были институционально компетентны — одни институты на всех». Вместе с тем гипотеза о положительном влиянии «общего советского прошлого» на интеграцию мигрантов второго поколения, «строго говоря, особенно не проверялась», в ценностных исследованиях изучалось «скорее сходство установок, а не институтов», оговаривается Евгений Варшавер. Если же эта гипотеза хотя бы отчасти верна, то вторым поколениям других — более поздних — мигрантов, очевидно, придется сложнее.

Вся лента