Цитата

Из предисловия профессора Яна Грабовского к польскому изданию "Золотой жатвы"

"Золотая жатва" — это книга об алчности, о грабежах, об убийствах и о мучениях, которые перенесли евреи. Дело происходит как бы "вокруг холокоста" — там, где еврейские жертвы, отчаянно искавшие спасения, сталкивались с местным населением. И вот тут доходило до страшных преступлений — тем более страшных, что чаще всего они оставались без разоблачения и наказания.

Очевидно, что вина за холокост лежит на Германии. Но правда и то, что единственный путь спасения для евреев проходил через контакты с местным населением. И именно тут события протекали драматично, нередко страшно и гибельно.

Какую-то роль во всем этом, вероятно, сыграл предвоенный антисемитизм, но насколько стереотипы и идеология замешаны в сути описываемой трагедии, настолько же главным мотивом действий оказывается жажда грабежа. Именно на периферии холокоста заметны гиены в человеческом обличье, пожирающие живых и мертвых евреев. Ибо жажда грабежа простирается и за могилу: свидетельство тому — территории лагерей смерти в Белжеце и Треблинке, тщательно перекопанные после войны сотнями сельчан, искавших среди останков жертв золотые зубы, драгоценности или колечки.

В какой-то момент после оккупации наступил внезапный ценностный сдвиг там, где речь шла о евреях и обо всем еврейском. Это не был "точечный" процесс, касающийся каких-то конкретных "пораженных" районов или сел, но явление европейского масштаба: ведь убийства и грабежи происходили везде, где появлялись еврейские беженцы от нацизма. Просто-напросто в какой-то день или неделю, где-то летом или осенью 1942 года, внезапно стало ясно, что уже все можно. Если воспользоваться химической метафорой, наступила своего рода "сублимация агрессии". Именно такая сублимация агрессии в отношении евреев происходила повсюду на территории оккупированной Польши. Предвоенная неприязнь к евреям, выталкивание их на границу общественной жизни или даже за эту границу — все это внезапно перешло в физическое уничтожение или в согласие с ним. Преступления сопровождались отсутствием чувства вины. Откуда бы взяться этому чувству, если в глазах столь многих евреи перестали быть людьми, а превратились в дичь, травимую с азартом и лютостью? Цитируемый в книге Здзислав Клюковский так писал в своем "Дневнике из лет оккупации Замойщины" о ликвидации гетто в Щебрешине: "Некоторые принимали личное участие в травле. Указывали, где скрывались евреи, молодые люди гонялись даже за маленькими еврейскими детьми, которых [польские] полицейские убивали у всех на глазах". Станислав Жеминьский из Лукова записывал по свежим следам: "В Тшебишове местные крестьяне, патрулирующие ночью от бандитских нападений, получили приказ схватить всех местных евреев и доставить их в Луков. Евреев вытаскивали, хватали в полях и лугах. Еще гремели выстрелы, а наши гиены уже искали, что украсть из оставшегося от евреев".

Масштаб этого явления поразителен: в свидетельствах уцелевших евреев и в послевоенной архивной документации (еще недавно известной лишь узкой группе специалистов) обнаруживаются тысячи и тысячи жертв, погибших "на периферии холокоста", выданных немцам или убитых местным населением. Те, кто хотели чем-то помочь евреям, бросали вызов не только оккупантам, но и всем согражданам, для которых "неарийское население" осталось за чертой сферы взаимных обязанностей. Речь идет не только о людях темных, примитивных, легко поддающихся аргументам зла. Винцент Соболевский, врач из-под Сандомира, образованный человек, 29 января 1943 года записал в своем дневнике: "Поскольку Господь Иисус дал евреям почти две тысячи лет на исправление, но увидел, что они и дальше остались при своих бреднях, то послал на них кару".

"Золотая жатва" — это страшная книга, но до боли правдивая и нужная.