Дмитрий Косырев напоминает о лучшем романе Булата Окуджавы в 20-ю годовщину кончины автора

В день 20-летия смерти Булата Окуджавы (12 июня 1997 года) можно говорить обо всем творчестве этого человека, но интереснее вспомнить о том, что он считал лучшим своим произведением. А называется книга "Свидание с Бонапартом". Не стихи, роман. И какой!

Дмитрий Косырев

Книге не повезло, современники ее почти не заметили (а как волновались по поводу куда более слабого "Путешествия дилетантов"!). Кто заметил — не поняли, выразили недоумение, обругали. Ну а уж потом, когда от журнальной версии дело дошло до книги, все унесла река времени. Год был — 1985-й. Конец эпохи.

Запомнился разговор в одном литературном журнале в то самое время. "Какие еще там повести о тонких движениях души, сегодня надо писать о сталинских лагерях. У нас десять номеров вперед этим забито — сплошная неопубликованная проза, и все о лагерях". Не до Окуджавы было в том числе.

Сначала литература на всю эпоху перестройки намертво стала политикой, потом начался разброд и шатания по части литературной инфраструктуры (критика, газетно-журнальные рецензии, издательства), и, наконец, всех накрыла волна катастрофы системы образования — ежегодно снижающееся число читателей. Вывод? Великие книги надо публиковать вовремя. Или ждать, как в случае с Александром Грином, лет сорок до совпадения давно покойного автора совсем с другой эпохой.

"Свидание с Бонапартом" даже в биографии Окуджавы авторства Дмитрия Быкова постигла судьба недозамеченности. По Быкову, автор в ней пишет, что поколение его обречено, что либо ты союзник сатрапа, либо неохотный исполнитель его воли; что в России безнадежны попытки интеллигента "жить при оккупации", то есть в том числе под властью соотечественников, принципиально чужих тебе по стилю, языку и духу.

Что ж, можно и так. Вполне допустимо, что и сам Окуджава похоже мыслил. Но книги — они сильнее тех, кто их пишет. И иногда нежный огонек их свечи так и теплится десятилетиями, чтобы в какой-то момент согреть людей совсем другого времени.

Вообще-то "Свидание" — это о декабристах. Окуджава сделал то, что замышлял Лев Толстой в "Войне и мире", но передумал,— протянул ниточку от героев 1812 года к тем, кто устроил бунт против империи в 1825 году. И вот читаешь Окуджаву и вспоминаешь постоянно Толстого: да как же это Толстой не сделал такую потрясающую сцену пожара Москвы, что же у него нет этих загадочных женских и мужских портретов, выплывающих из золоченых рам?! Да почему же это он декабристов в итоге проигнорировал!

Декабристы, понятно, были официально-неофициальными богами пары поколений советской интеллигенции: обреченный бунт благороднейших и чистейших людей верхушки против угнетения, и все это — непременно ради простого народа. Но наша эпоха с декабристами поступила сурово.

Понятно, что история о том, как их всех вместе допрашивал символ всякого зла, будущий создатель Третьего отделения Бенкендорф,— вымысел; не мог он их вообще допрашивать в таком составе и не мог говорить дословно то, что ему приписывают. А приписывают вот что: вы, господа офицеры, руководствовались лучшими чувствами и хотели освободить крестьян от рабства. Но поднимите руку, кто из вас, в одиночку, своим крестьянам дал вольную? Никто? А вот я дал. А раз так, то марш по камерам...

Да, он никак не мог этого говорить и, в частности, просить кого-то "поднять руку". Но вымысел этот возник не просто так, за ним реальность (насчет освобождения крепостных). Еще одна реальность — как эти "чистейшие и лучшие" ограбили солдатскую кассу, она же "портяночный фонд" (речь о бунте в Черниговском полку), поскольку революция ведь требует денег. Станешь на путь бунта и придешь вот к чему.

И так же симптоматично сегодняшнее появление Бенкендорфа в роли, о которой и помыслить бы не могли интеллектуалы-шестидесятники. И не только "на допросе". Вот помните, юная Марина Цветаева с ее трепетным стихом о "молодых генералах"? Стихом, который был подхвачен Эльдаром Рязановым в его "О бедном гусаре...", фильм о том же, что волновало и Окуджаву,— гнет, жандармы и сатрапы, декабристы... У Рязанова там, в фильме, объявляется песня о героях 12-го года. И боевой полковник роняет слезу.

Цветаева, конечно, писала о Тучкове. Но посмотрим на биографию Александра Бенкендорфа. Герой 1812 года, генералом стал в 30 лет, в том самом году. Вот так. А в эпоху Окуджавы нам просто бы в голову не пришло в эту биографию заглянуть. Мы же знали, кто — добро, кто — зло.

Ну хорошо, мы сегодня умные, избавились от самоубийственных грез наших предшественников. И что тогда остается от "Свидания с Бонапартом"?

А остается потрясающе сделанная книга. Уникальная. Не вписывающаяся ни в какие категории, работа невероятной красоты.

Вы скажете — это потому, что писал поэт, и в первой части, монологе ждущего Бонапарта генерала Опочинина, проза постоянно соскальзывает в стих. Но вообще-то у поэтов сложные отношения с прозой. Кого-то я сейчас рассержу, но проза Пушкина и Лермонтова как будто написана другими людьми и никак не поэтами, а "Доктор Живаго" и прочая проза Пастернака и вообще выглядят как неудачный эксперимент поэта.

Книги — они сильнее тех, кто их пишет. И иногда нежный огонек их свечи так и теплится десятилетиями, чтобы в какой-то момент согреть людей совсем другого времени

Но "Свидание с Бонапартом", возможно, писал не Окуджава-поэт. А он же, но музыкант. Чтобы книга легко и хорошо читалась, ей в целом и каждому ее эпизоду нужен внутренний ритм, повторы, тональность, все то, что для музыканта естественно. Посмотрите на этот роман как на симфонию (Быков, кстати, пишет о том же, но про "Дилетантов").

Результат: слушать... то есть читать эту книгу можно с любого места, это просто красиво, и неважно, что там было раньше. Ну вы же можете услышать с середины песню Окуджавы из окошка, проходя мимо, вам ведь будет хорошо? Хотя заметим, что Окуджава вообще-то показывает в этой книге умение держать читателя в напряжении от начала и до конца. Эту книгу в принципе невозможно экранизировать. И — да, это комплимент.

Еще: мы часто читаем исторические романы для того, чтобы увидеть в них великих персонажей — вот, допустим, Кутузова или того же Наполеона — глазами не столь и интересного, а скорее типичного для своего времени героя. Но Кутузова в книге нет, Наполеон проходит мимо поместья генерала Опочинина, зато сам Опочинин — какая же великолепная и трогательная фигура! И ведь он в книге такой не один. Нет в ней никакого "маленького человека" и "типичного представителя", а одни грандиозные в своей сложности, уникальные, загадочные, поразительные личности: каждую расшифровываешь как детективный сюжет; неважно, что они делают, важно, какие они сами. И ведь не было их на самом деле, но теперь-то есть.

Великий исторический роман (или "историческая фантазия", как называл свои книги Окуджава) — не обязательно попытка "через прошлое" что-то сказать о современной политической ситуации. И не оживляж ключевых эпизодов скучного учебника истории. Можно сделать лучше, можно совершить чудо — дать человеку прикоснуться к фантомам иных дней и этим оживить фантомы... и себя. Поверьте, этого более чем достаточно, чтобы назвать такую книгу великой.