Новый спектакль Кирилла Серебренникова в "Гоголь-центре"

Премьера театр

Московский "Гоголь-центр" закрыл свой, а заодно и весь московский сезон спектаклем "Кафка", новой постановкой художественного руководителя театра Кирилла Серебренникова. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.

Как известно, Франц Кафка завещал сжечь все свои рукописи. Так что присутствием в нашей жизни гениального писателя, чья фамилия практически стала существительным, обозначающим новые ужасы XX века и кошмар столкновения "маленького человека" с тоталитарной общественной системой, мы обязаны недобросовестности его душеприказчиков, которые нарушили волю покойного. Его произведения все-таки остались потомкам, но нам не досталось его звука — как объяснено в конце спектакля, не осталось ни одной записи голоса Франца Кафки. Поэтому выразительно изображающий писателя Семен Штейнберг за весь спектакль не произносит почти ни слова, лишь иногда болезненно шевелит губами. А о значении звука нам напоминают в начале "Кафки" — пока зрители рассаживаются в зале, на сцене идет голосовой кастинг: артистов пробуют на роль у стоящего микрофона.

Кстати, оборот "как известно" к новому спектаклю "Гоголь-центра" не слишком применим: щедрый на выдумки и материализованные видения спектакль Серебренникова в то же время может быть рекомендован как художественное пособие для тех, кто впервые близко знакомится с биографией писателя. Молодая благодарная публика "Гоголь-центра" смотрит новый спектакль в том числе и как жизнеописание — здесь есть сцены и про не понимающую писателя семью, и про нелюбимую работу, и про несчастливую личную жизнь Кафки, и про его болезнь, и про смерть. История земного пути одного из самых великих писателей в истории человечества, что тут возразить, действительно трагична: и самоидентификация его запутана — чешский еврей, писавший по-немецки (уже в финале авторы вспоминают о теме "вытесненного" еврейства, в видениях Кафки появляется Стена Плача с раввинами), и творчество мучительно — не признан ни родными, ни окружением, ни, что совсем жутко, самим собой. И к тому же умер молодым.

Сказанное выше не означает, что "Кафка" действительно целиком укладывается в жанр "биографических картин" — странно было бы ожидать этого от Кирилла Серебренникова. Но драматург Валерий Печейкин, судя по всему, глубоко погрузился в материал, терять подробности не хотелось, поэтому рядом с немым героем появился голос — рассказчик Отто Пик в исполнении цепкого, подвижного Одина Байрона, чей акцент здесь очень к месту: тоже ведь посторонний. Вместе с драматургом в положенные моменты режиссер рифмует события из жизни писателя с его произведениями (когда на сцене показывают возникшее отчуждение между Францем и его родными, на экране возникает огромное насекомое, то есть "превращенный" Грегор Замза, и т. д.), но неоспоримая мысль о том, что между личным опытом автора и его творениями есть тесная связь, тоже не главная в спектакле — если в чем и можно упрекнуть Серебренникова, то только не в банальности.

В его сочинении, ритмически не совсем сложившемся к премьере, есть немало изумительно придуманных больших сцен, в которые переплавлены страхи и видения Кафки и в которых распадающаяся музыка, нечеткие видеопроекции и небытовые, часто неудобные движения актеров буквально утягивают зрителя в ближайший потусторонний мир. С другой стороны, есть выразительные, плотные актерские выпады — как у Светланы Мамрешевой, Олега Гущина, Никиты Кукушкина. Но все-таки не "весь безумный мир" — все равно его не изжить и не смириться с ним — для режиссера главное, а сам художник, сквозь этот мир путешествующий непознанным одиночкой.

Бессловесный Автор, каким он проходит через спектакль, не может стать ни бесстрастным наблюдателем жизни, ни полноценным ее соучастником. Зрителю в назначенную минуту велят вынуть из-под сиденья своего стула письмо Кафки с признанием "перед безумием мира я ставлю свое личное безумие" и с вопросом "что изменится, если я покрою чистый, пустой, почти прозрачный лист бумаги своими каракулями?". В спектакле Серебренникова проступает тот же самый вопрос, но только обращенный к театру, который, предъявляя миру свое личное "безумие", неустанно выворачивает мир наизнанку. Что до писателя, имя которого стоит на афише, то заботы о том, "чтоб Кафку сделать былью", с успехом взяты на себя государством, и не только нашим — с активной помощью граждан. Биографию можно прочитать в "Википедии". Театру же, как оказывается, вполне достаточно сделать самого Кафку запоминающейся небылицей.