"Золотое поколение" в Эрмитаже

В Главном штабе открылась выставка "Золотое поколение. Модернизм в финской архитектуре и дизайне", организованная Государственным Эрмитажем в рамках архитектурной программы проекта "Эрмитаж-20/21" при поддержке и совместно с Институтом Финляндии в Санкт-Петербурге. КИРА ДОЛИНИНА считает ее самой роскошной выставкой сезона, хотя чем-чем, а именно роскошью на ней и не пахнет.

Архитектурная программа Эрмитажа — это прежде всего имена-гранды: под Калатраву и Заху Хадид отводился самый помпезный выставочный зал Зимнего дворца, что символизировало если не скидывание архитектурной классики с корабля современности, то хотя бы их равноправие. Вторым ощутимым направлением этой программы стало последовательное изучение функционализма — как стиля и как его продолжения. Голландский XX век и "Белый город" Тель-Авива говорили об архитектуре не как о звездной болезни, а как о рачительном познании пространства и человека в нем. Что, впрочем, не исключает и всплесков индивидуальной гениальности.

Финский модернизм в этом ряду кажется совершенно логичным. Здесь есть и звезды (одного Алвара Аалто хватило бы на десяток экспозиций, а он тут только предтеча золотого века), но куда важнее в этом контексте потоковый ряд архитектуры, превратившей Финляндию из лесной окраины Европы в страну победившего дизайна. Для Петербурга такое соседство особенно острое. Здесь ходит поговорка о том, что Хельсинки — это Петербург, каким он мог бы быть, не случись революции и 70 лет советской власти. Но это лишь красивые слова. Коренное отличие двух городов в мировоззрении: если Петербург был и остается порождением имперской идеи, то в Хельсинки пара ампирных площадей, занесенных Российской Империей в свою северную провинцию, — лишь короткое отклонение от магистральной линии. Сам же город (а вместе с ним, и по малости территории куда сконцентрированнее, и вся страна) есть выражение суровой протестантской этики. В этой ситуации любое сходство оборачивается острым отличием: изобилие воды в городе у нас сковано гранитом, там обыграно как единение с окружающей средой; случайные всплески высот в плоском нашем городе старательно не замечаются, а там подчеркивается каждый сантиметр вверх или вниз, дабы ландшафтные игры "оживляли" каменные мешки; мы все закатали в асфальт, финны блюдут брусчатку; морские ветры гоняют людей и мусор по абсурдно широким проспектам новостроек, тогда как финны старательно укрываются от тех же ветров затейливой топографией кварталов. В нашем городе человек есть лишь случайная сущность на пути вечности. Финны же десятилетие за десятилетием играют на своей сцене драму мирного сожительства человека и природы.

Финскую архитектуру, как и государство, освободила русская революция. Началась новая жизнь страны — и вместе с ней новый век. Если "до" финны жили по общим законам северного модерна (островерхие доходные дома, национальный орнамент, суровые рубленые линии скульптур, много камня и тяжелых дверей), то "после" они пошли в русле функционализма, но со своим заметным акцентом. Заметнее всего он в отношениях с природой: там, где норвежцы отступают перед красотой божьего творения и стараются не мешать, там, где шведы пестуют свои былые имперские комплексы, финны вступают в диалог. Их здания не доминируют и не прячутся — они растекаются в пространстве. Горизонталей больше, чем вертикалей, а вертикали вторят не столько грозному фаллосу, сколько тонким в этих широтах сосновым стволам. Тоталитарные по своей сути колоннады за счет своей невеликости оборачиваются грациозным портиком, а не душащим все живое берлинским стадионом. Там, где из-за климата невозможны, казалось бы, террасы и открытые балконы, вырастают имитирующие естественный ландшафт слоистые конструкции. Много дерева, большие окна ловят весь имеющийся в наличии свет, бетон сверкает белизной на фоне тяжеловесных гранитных скал.

В скандинавских культурах есть такое важное понятие, как "достаточность". Это про то, что не надо лишнего, неприлично это. Финская архитектура и дизайн именно про это. И знаменитое висячее кресло "Пузырь" Ээро Аарнио (1970), и минималистичнейшая церковь Калева в Тампере Рейма и Райли Пиетиля (1956-1959), и Академический книжный магазин в Хельсинки Алвара Аалто (1961), и его же гнутая мебель, и рифленое стекло из серии "Бегенблик" Айно Аалто (1932), и все многочисленные санатории, детские учреждения, спортивные клубы — вся эта социальная и при этом очень частная утопия способна донести мысль о том, что роскошь не в избыточности, а именно в способности вовремя остановиться. Мысль, нашей культуре чуждая совершенно, но воплощенная так близко от нас территориально, что не может не волновать наши души.