В четверг президент России Владимир Путин провел «Прямую линию» с населением. Специальный корреспондент “Ъ” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ считает, что были моменты, когда казалось, что президент отделяет себя ею от него. Это было особенно заметно, когда он начинал откровенно скучать. Но было и наоборот. О том, какие новости принесла стране эта «Прямая линия» и какие унесла,— специальный корреспондент “Ъ”.
Права на демонстрацию Владимира Путина в «Прямой линии», как обычно, поделили между собой Олег Добродеев и Константин Эрнст
Фото: Дмитрий Азаров, Коммерсантъ
«Прямая линия с Владимиром Путиным» обязательно должна ставить какие-нибудь рекорды. Она просто обречена на это. Должно быть задано либо больше всего вопросов, либо дано больше всего ответов. Либо она должна продолжаться уже не 4 часа 50 минут, а 50 часов 4 минуты.
В крайнем случае она должна быть не 12-й по счету, а 13-й.
На этот раз рекорд был поставлен по количеству заданных вопросов. Их оказалось почти 3 млн. Сразу надо сказать, что не на все из них были даны ответы.
При этом почти сразу можно было зафиксировать, что Владимиру Путину было на этот раз не до шуток. Он был совершенно не расположен к ним. Он был холоден — это бросалось в глаза. Или можно сказать, что был технологичен: понимал, что должен провести эту «Прямую линию» — и провел ее. И ничего личного, кроме одной истории, которую теперь долго, видимо, будут обсуждать, причем даже не у нас, а в Германии.
Этот эфир вели Мария Ситтель (телеканал «Россия») и Кирилл Клейменов («Первый канал»). И именно Кирилл Клейменов оказался первым пострадавшим от холодности президента: Владимир Путин упрекнул его в том, что тот, думая о своем вопросе, не слышал того, что президент только что рассказал (притом что сначала Владимир Путин поздоровался с ним, а не с Марией Ситтель, хотя из них двоих девушка именно она).
Главным итогом работы года президент назвал присоединение Крыма. Он именно так и выразился: «присоединение». До сих пор он предпочитал называть происшедшее «воссоединением России и Крыма».
Еще один итог работы тоже был предсказуем: сочинская Олимпиада. Она, правда, не укладывалась, строго говоря, в отчетный период (между двумя «Прямыми линиями»).
По поводу снятия санкций прогноз Владимира Путина оказался не сильно оптимистичным: это произойдет не скоро, потому что партнеры ставят задачу сдерживать развитие России.
Тем не менее, по его словам, на восстановление экономики России потребуется, может, даже меньше двух лет: ослабление рубля и спад производства оказался не таким критическим, как он себе представлял. К тому же Владимир Путин сказал про эти два года полгода тому назад, так что в любом случае уже меньше двух лет.
И зря, наверное, Кирилл Клейменов спросил, можно ли было сделать что-то иначе, чтобы ситуация оказалась не такой острой. Он, конечно, хотел как лучше и живее, но ведь ясно, что Владимир Путин не станет на людях (да еще считай, что на всех людях, какие есть в стране) признаваться, что за отчетный период совершил какие-то ошибки.
— Я считаю, что мы поступили оптимальным образом,— разумеется, ответил он.
Между тем Кирилл Клейменов еще пока, видимо, не понимал, что Владимир Путин сегодня не то чтобы не в духе, а просто, похоже, не в сильном восторге от того, что надо в очередной раз проводить эту «Прямую линию», а зачем — не очень и понятно, потому что все в конце концов уже было не по одному разу сказано за этот некалендарный год.
И Кирилл Клейменов действовал по ранее утвержденной программе и заявлял, что он хочет поговорить «про негативные моменты» и что иногда складывается впечатление: власти живут «в ожидании отскока нефтяных цен: вот сейчас они подрастут, деньги начнут прибывать в бюджете, и все проблемы решатся сами собой».
— Это такая, избыточно критическая, оценка деятельности правительства,— прерывал его президент, хотя Кирилл Клейменов говорил про «власти», то есть, возможно, и президента России имел в виду.
Господину Клейменову в этой «Прямой линии» досталась миссия трудоемкая, но достойная.
— Конечно, правительство всегда надо критиковать. И президента надо критиковать. И губернаторов надо критиковать…— Владимир Путин задумался, словно вспоминая, кого еще надо критиковать. И вспомнил: — И всех надо критиковать!
Безусловным и профессиональным критиком власти уже продолжительное время (с тех пор как перестал быть ее частью) является Алексей Кудрин, который одним из первых задал свой вопрос. Этот вопрос сводился к тому, что экономический рост в ближайшие годы будет не больше 1,5% в год, в то время как раньше (когда Алексей Кудрин был министром финансов) был около 7%. А значит, Россия будет отставать от мировых лидеров. К тому же «старая модель роста изжила себя, а новая пока не просматривается».
— Что вы готовы сделать, чтобы мы смогли создать новую модель роста? — спросил Алексей Кудрин.
И зря, конечно. Потому что господин Путин не мог не принять пас, который по неосторожности отдал ему господин Кудрин:
— Вы были одним из авторов программы развития страны и экономики до 2020 года. «2020» — программа известная, и там ничего кардинально не поменялось. Если мы что-то с вами не предусмотрели, то это, наверное, и наша с вами, в том числе и ваша, вина.
Алексей Кудрин виновато кивнул.
Президент перечислил то, что наверняка предложил бы Алексей Кудрин, если бы до сих пор работал министром финансов: «еще больше заморозить или даже сократить доходы граждан…», потому что «слишком сильно у нас растут зарплаты», «нужно как можно быстрее повысить пенсионный возраст, иначе нам не сбалансировать пенсионную систему, в которую мы постоянно вынуждены из бюджета и из резервных фондов направлять огромные средства, а это все мешает нашему развитию…»
Добавил, что, «по сути, теоретически это все, конечно, правильно, для того чтобы грамотно выстроить экономическую политику, безусловно, нужно иметь голову. Но если мы хотим, чтобы люди нам доверяли, нужно иметь еще и сердце».
Если этой фразы и не было в проекте ответа на вопрос, то ее следовало придумать. Более того, она как нельзя лучше подходила бы для завершения «Прямой линии»: так было бы гораздо больше шансов, что она останется и в головах, и в сердцах зрителей.
Первое прямое включение оказалось из деревни Степаново Костромской области. То есть как раз не из головы России, а из ее сердца. Президента просили не отменять санкции по отношению к импортным продуктам, и он обещал; спрашивали, почему себестоимость молока выше его закупочной цены, и он рассказывал.
Прошло уже больше часа, а корреспонденты информагентств, размещенные как обычно в караоке-баре «Гостиного двора», не спели еще своей главной песни. Да и вообще не направили ни одной молнии в сторону редакций.
На наших глазах между тем было реализовано одно креативное решение: в студию вызвали жертву антироссийских санкций, российского фермера Джона Кописки из Великобритании. Фермер с окладистой бородой был хорош: признавался, что «у нас нет денег, вообще денег нет!», что под нож идут дойные коровы, что у него пятеро детей и все родились в России, но что один уехал в Англию, хочет вернуться в Россию, но не хочет руководить молочной фермой: «Папа, я не дурак».
— Простите мой вопрос: вы верите в статистику, которую вам показывают, или они врут, потому что они боятся сказать вам правду? Я не люблю статистику.
Прежде чем вступиться за статистику (а Владимир Путин стал настаивать, что ему предоставляют верные данные о состоянии экономики, а значит, он знает истинное положение дел в стране — и не оттого ли так уверенно рассказывает, что все очень даже неплохо — хотя бы по сравнению с тем, как могло бы быть), президент предположил, что Джон оказался в России из-за женщины («Шерше ля фам»?), и дождался подтверждения:
— У меня русская жена 23 года, все русские у меня…— со вздохом признался Джон Кописки.
Русский англичанин пытался выпытать у Владимира Путина ответ на какой-то свой вопрос, который он не мог даже сформулировать. Не потому, что плохо знал русский язык, а потому, что это был такой вопрос, которым Джон мучился, очевидно, все 23 года и ответа на который не было и быть не могло, а ответ ему надо было получить, и теперь уже сегодня или никогда. Он, в конце концов, сейчас разговаривал с человеком, который знал ответы на все вопросы, даже на такие, которые невозможно было сформулировать.
— Где реальность? — мучился Джон Кописки.
— Реальность — она понятна,— кивал президент.— Вам кажется, что мы — и я, и правительство — не знаем реалий. Мы знаем эти реалии…
В какой-то момент Джон Кописки умолк. Он, видимо, все-таки получил какой-то ответ. И тот оказался неутешительным.
От молока перешли к зенитным комплексам С-300 (темы не имели, конечно, ничего общего, кроме того, что ракеты, запущенные с этих комплексов, никогда не улетают в молоко): накануне МИД заявил, что больше нет препятствий для поставок этих комплексов в Иран.
— Если кто-то опасается, что мы приступили к отмене санкций, то, видимо, наши коллеги не знают, что в санкционный список ООН поставка таких систем не входит,— заявил президент, и молнии наконец-то полетели.
И Владимир Путин, отвечая ректору МГИМО Анатолию Торкунову, как-то даже приободрился, и на какое-то время ему самому, кажется, стало интересно на этой «Прямой линии». А потому что это наконец-то был вопрос его уровня.
Более того, президент вдруг сообщил эксклюзивные подробности переговоров по поставкам С-300:
— Так вот, совсем не так давно израильтяне выразили опасения по поводу поставок тех же систем С-300 другой стране региона (то есть Сирии.— А. К.). Обратили наше внимание на то, что если эта поставка будет произведена, то это может привести к кардинальным изменениям, геополитическим даже, в регионе, поскольку с территории этой страны С-300 может доставать территорию Израиля. Хотя это не наступательное оружие, но, как это сказал мой коллега, «у нас ни один самолет не взлетит». И это действительно серьезная вещь… Мы провели консультации с нашим покупателем. Надо отметить, что наши партнеры в одной из стран арабского мира с пониманием к этому отнеслись. Мы отменили этот контракт вообще и вернули предоплату в размере $400 млн. Что касается Ирана, то это совсем другая история…
Но потом Мария Ситтель вернула Владимира Путина к другой реальности, жалобам на высокие ставки по кредитам, и президент снова угас. Он отвечал настолько подробно, что хотелось начать с конца и на этом сразу завершить. А тут еще добавили насчет возвращения профессионалов на госслужбу, насчет проблем валютной ипотеки (понятно, почему эти вопросы постоянно задаются, но откуда взять силы для очередного ответа на них?)…
Не спасали ситуацию и видеовопросы, к которым организаторы «Прямой линии» прибегли в первый раз. Впрочем, господин Путин откликнулся на MMS, в котором жена своего мужа попросила президента как верховного главнокомандующего сказать супругу, полковнику в отставке: «Борис, ты неправ! Разреши жене собаку!»
Это было первое лирическое отступление на «Прямой линии» — зрителям как будто давали возможность передохнуть и, может быть, даже сходить в туалет: в конце концов, рекламных пауз тут не было.
— Вы знаете, приказать я ничего не могу,— отвечал Владимир Путин.— Борис с полным основанием может сказать: «Знаешь что, ты давай-ка сам там у себя разберись сначала» — и будет прав… Можем с вами выработать общий план действий какой-то такой.
План состоял в том, чтобы попросить Бориса разрешить купить собаку, а потом его жена должна была сказать: «Нет, не надо мне собаку, я сделаю так, как ты хочешь».
— И потом уверен, после этого он ей не только собаку — слона подарит, особенно если она это скажет в нужное время и в нужном месте. Может, и шубу еще пообещает. Не знаю, купит ли шубу, но собаку может.
Кроме всего прочего, это размышление Владимира Путина давало пищу и для других размышлений: похоже, он все свои действия планирует как спецоперации, и людям, которые имеют с ним дело, надо лишний раз помнить о том, что следует быть крайне бдительным.
Так что Владимир Путин, хотел он этого или нет, неожиданно приоткрыл нам дверь в кухню своих решений.
Еще один раз президент оживился, когда ответил на вопрос, действительно ли он рассказал на закрытой встрече с предпринимателями, что президент Украины в какой-то момент на переговорах в Минске произнес: «Забирайте Донбасс».
— Нет, ничего подобного не было,— откликнулся Владимир Путин.
И в следующие полчаса, говоря про Украину, он постоянно оговаривался: «Это я уже говорил…», «Об этом я сказал уже много раз…»
При этом пообещал, что войны между Украиной и Россией не будет. Вернее, сказал, что исходит из того, что это невозможно.
А значит, если установка поменяется, то обещание утратит силу.
Впрочем, такую войну и в самом деле затруднительно себе представить. Но в принципе уже можно.
Все это время в зале функционировала бегущая строка с поступающими вопросами, у которых не было шансов стать отвеченными. «Пока президент не грянет, чиновник не перекрестится?» «Хоть бы садик сделали с двух лет!»…
Ирина Хакамада, конечно, спрашивала, будут ли найдены заказчики убийц Бориса Немцова, и это само по себе подразумевало, что они есть. Президент отвечал, что пока не знает. Зато он уверенно ответил на вопрос: «Были на территории Украины наши войска или нет?»
— Говорю вам прямо и определенно: российских войск на Украине нет,— сказал Владимир Путин.
Вообще-то он так безапелляционно ответил на другой вопрос — Ирина Хакамада спрашивала не о том, есть ли, а о том, были ли они.
Еще одним пострадавшим на «Прямой линии» оказался главный редактор «Независимой газеты» Константин Ремчуков, который высказался насчет того, что «чем выше уровень конфронтации, тем выше рейтинг»…
— Иногда кажется,— признался он,— что тем сильнее ты будешь родину любить, чем сильнее ты будешь кого-то ненавидеть. Я называю это «патриотизм с ксенофобией».
Владимир Путин отчего-то решил, что Константин Ремчуков поставил «на одну доску патриотизм и ксенофобию»:
— В моем понимании это совершенно разные вещи. Патриотизм — это любовь к родине, а ксенофобия — ненависть к другим нациям и народам. Абсолютно разные вещи! Я бы не путал божий дар с яичницей.
Но правду сказать, не путал его и господин Ремчуков. То есть каждый поговорил о своем.
Но вот насчет рейтинга главный редактор «Независимой газеты» точно погорячился. Хотя бы потому, что это тема, к которой Владимир Путин относится очень неспокойно. И это был тот случай, когда президент снова вдруг оживился (впрочем, опять ненадолго) и категорически отказался связывать уровень конфронтации и его рейтинг:
— Когда наши люди видят, что несправедливо с нами пытаются поступить,— сразу реакция возникает! И если видно, что мы защищаем свои интересы, это вызывает поддержку у населения.
То есть его рейтинг связан, наоборот, с уровнем консолидации.
Тяжело Владимиру Путину было сказать что-нибудь новое и о попытках пересмотра итогов Второй мировой войны. Но он хотя бы попытался: когда говорил, что нельзя сравнивать нацизм и сталинизм:
— Нацисты прямо, открыто, публично объявили одну из целей своей политики — уничтожение целых этносов: евреев, цыган, славян. При всем уродстве сталинского режима, при всех репрессиях, даже при всех ссылках целых народов все-таки цели уничтожения народов никогда сталинский режим перед собой не ставил, и попытка поставить на одну доску одних и других абсолютно не имеет под собой никакой почвы.
И вроде бы отругал сталинизм, а вроде бы и защитил его.
Очень кстати тут была и бегущая строка: «С какой стати гражданам России сегодня навязали авторитарный режим, переходящий в тоталитарный?»
Похоже, вопросы не модерировались. Или просто не успевали модерироваться. Или это и была свобода слова.
А Владимир Путин тем временем снова повторялся: про ИГИЛ, про Бориса Немцова…
Впрочем, неожиданно образовался очередной прорыв: Владимир Путин, по сути, пообещал, что в Москве появится улица Высоцкого. Актуальность вопроса Алексея Венедиктова немного смущала, но с другой стороны, такой улицы и правда же до сих пор нет.
«Когда Путин уйдет в отставку?» — по-своему отозвалась на происходящее бегущая строка.
Еще один прорыв в интересность случился во время сеанса связи с рабочими космодрома Восточный. Александр Тюришев рассказал президенту, что многие строители уже четыре месяца не получают зарплату, что «выплатили 17% от декабрьской зарплаты всему коллективу — это 1123 человека» и что «сегодня перечислили тем людям, кто здесь охранял, это 70 человек, зарплату примерно 70–80%, всем по-разному получилось от всей задолженности».
— Сегодня выплатили? — нехорошо оживился господин Путин.— Видимо, в преддверии нашего разговора.
Тут-то Александр Тюришев и сказал:
— Да, и в свете последних событий просили, чтобы я лично вам доложил о последнем выплаченном рубле.
Российский президент, кажется, был даже взбешен. Он говорил очень тихо, и это подтверждало эту версию. Почему перечисленные бюджетные деньги не доходят до субподрядчиков, до исполнителей, почему не выплачивается заработная плата — это большой вопрос, который требует и ищет своего кропотливого исследователя — не только в лице Контрольного управления и Счетной палаты, но и в лице Следственного комитета,— откликнулся он.
Владимира Путина спрашивали про повышение ОСАГО, и он говорил, что ставку не корректировали уже много лет (на самом деле последнее повышение было в 2014 году), и бегущая строка соответствовала этим вопросам: «Путин, вышли денег. Тяжело. Тистов». 15-летняя девочка, больная ДЦП, просила выслать ей тренажер («Конечно, сделаем, даже не беспокойся»). Другие дети просили наконец уже отменить ЕГЭ (такой же категоричности не дождались). Спрашивали про отсутствие бесплатных лекарств, про пенсионную реформу… Задавали вопросы, которые должны были прозвучать. И Владимир Путин отвечал, потому что должны были прозвучать не только вопросы, но и ответы.
Впрочем, все эти ответы он давал и раньше.
Правда, время от времени все-таки возникали новости. Так, он, объяснив, почему главы госкомпаний не должны отчитываться о своих доходах (объяснение получилось не очень убедительным), предложил им тем не менее добровольность сделать это.
А ведь для кого-то это будет равносильно явке с повинной.
Предстояло еще прямое включение из Крыма. Без него нельзя было, конечно, закруглить эту «Прямую линию». Президент обещал помочь снизить цены на авиабилеты, ликвидировать очередь на паромной переправе (он с нескрываемым удивлением узнал, что сейчас там очередь из 2 тыс. машин и что люди ждут по 12–14 суток).
«Почему для “Прямых линий” вы выбираете четверг?» — спросили президента.
— Четверг?! — удивился он.— Понятия не имею, это случайность.
А я знаю. Это же не он выбирает. А просто отчего-то считается, что четверг — это хороший день для цитирования. Почему? Потому что не пятница.
Еще один всплеск (на этот раз последний) случился, когда президента спросили, приглашал ли он «кого-нибудь из руководителей других стран в русскую баню».
Выяснилось, что приглашал. Причем история оказалась нерядовая.
— Я не знаю, могу ли сказать, но скажу. Человек, о котором я вам скажу, уже не является главой правительства. Мы с бывшим канцлером ФРГ господином Шрёдером были однажды у меня в резиденции, он приезжал много лет назад, и пошли в баню. Она загорелась. Правда. Он как раз налил себе пива, я выхожу, говорю: «Слушай, Герхард, нам нужно отсюда выходить срочно. Мы горим». Он говорит: «Сейчас пиво допью и пойдем». Я говорю: «Ты чего, с ума сошел? Мы горим, ты понимаешь или нет?» Но он все-таки пиво допил, он настойчивый мужчина и с характером. Она сгорела дотла, больше мы там ни с кем не появлялись. А вообще я баню люблю и хожу с удовольствием.
Однажды у Владимира Путина сгорел собственный целый дом, так что о потере госбани он по всем признакам нисколько не жалел, тем более что пожар способствовал появлению такой замечательной истории.
Десяток следующих вопросов был уже лишним.
Как и четыре десятка предыдущих.