Фестиваль современное искусство
Documenta 13, один из важнейших фестивалей современного искусства, проходящий раз в пять лет в Касселе, впервые выплеснулась за границы Германии: параллельные программы идут в Кабуле, Александрии, Каире и Банфе. Впрочем, и в маленьком Касселе посмотреть все выставки и паблик-арт-проекты, оккупировавшие все общественное пространство города, невозможно, а жаль. Если бы за кураторское искусство давали Нобелевскую премию, кандидатуру куратора Documenta 13 Каролин Кристов-Бакарджиев выдвинула бы АННА ТОЛСТОВА.
По почти пустому первому этажу Фридерицианума гуляет ветер. В одном огромном зале — три крохотных абстрактных бронзы кубиста Хулио Гонсалеса, как пролог к будущей победе минимализма. В другом — из динамиков льется какая-то песенка в исполнении Сил Флойер, сегодняшней чемпионки мира по нонспектакулярности. И ветер, ветер повсюду. Ветер — это не сквозняки, это Райан Гэндер и его спрятанные за стенами вентиляторы. Экономика знаний, нематериальное производство — информационное общество скоро лопнет от скопившейся информации, будь она сколько угодно минималистична и нонспектакулярна, архивы и библиотеки переполнены — в них уже никто никогда ничего не разберет. Как, например, невозможно, а очень хочется разобрать тексты Симрин Джилл, вывешенные этакой концептуалистской шпалерой на бывшем главном вокзале: слепо набранные на старой пишущей машинке без пробелов между строками, они совершенно нечитабельны. В общем, музеи пора как следует проветрить.
Нет, и правда, страшная духота: в ротонде Фридерицианума устроен воображаемый музей в миниатюре — мы же сегодня помешаны на миниатюрных смартфонах и компьютерах. Вот объект Мана Рэя, метроном с фотографией глаза на маятнике, глаз принадлежал Ли Миллер. Вот ее военные фотографии, в том числе знаменитейшая, где она нагишом в ванне Гитлера. Вот флакончик духов, он из той самой ванной, это духи Евы Браун. Вот коллекция бутылок и ваз, их писал в своей тихой мастерской Джорджо Моранди, пока Ли Миллер лезла под пули. Вот, кстати, и его аполитичные натюрморты — у каждого свой способ реагировать на фашизм. А вот нечто оплывшее, что, возможно, тоже было вазой: это останки коллекции Национального музея в Бейруте, уничтоженного гражданской войной. Выставка чертовски интересна, но на ней невыносимо тесно и душно: сотни вещей в крохотном пространстве, переполненном людьми и отгороженном стеклом, на котором ироничный Лоренс Винер написал "in the middle of the middle of the middle" ("в середине середины середины"). И когда выбираешься из этой интеллектуальной давки, понимаешь, что главный экспонат тут — видные сквозь стекло посетители, копошащиеся, как муравьи, в музейной кладовке.
Изрядно помятые и потрепанные критики тут же обвинили Каролин Кристов-Бакарджиев во всех смертных грехах, и прежде всего — в агрессивном экофеминизме. Дескать, чувствуешь себя как в лесу из "Улитки на склоне": весь Оттонеум, музей естествознания, набит инсталляциями с водой, землей, семенами и деревяшками, и куда ни плюнь — несправедливо забытые и непризнанные дамы, от той же Ли Миллер до Шарлотты Саломон. Между прочим, настоящей сенсации фестиваля, еврейки, погибшей в Освенциме в 1943-м, фантастически одаренной берлинской художницы, чей рисованный дневник предвещает, кажется, весь концептуализм и все гендерное искусство второй половины XX века. Впрочем, экология в широком смысле, искусство как род социальной экологии в частности — род пацифизма. Каролин Кристов-Бакарджиев то и дело напоминает нам, что Documenta была немецким, и шире — европейским и мировым ответом на Вторую мировую и господствовавший в ее годы тоталитарный стиль: бронзы Хулио Гонсалеса как раз с одной из первых послевоенных "документ". И потом куратор-феминистка не то чтобы предпочитает женщин, хотя единственный русский участник — Александра Сухарева, протеже фонда "Виктория", выстроившая в парке Карлзауэ, наполненном всеми формами паблик-арта, загадочную павильонную инсталляцию. Куратор предпочитает исследователей, так что в Documenta 13 наравне с художниками участвует множество крупных ученых, начиная с кандидата на Нобелевскую премию австрийского физика Антона Цайлингера, возбужденно бегавшего на вернисаже между моделями своих квантовых телепортов, куда более загадочными, чем все художественные инсталляции.
Экономика знаний неизбежно изменит концепцию музея — мы уже не знаем, где лежат границы искусства, точнее — знаем, что их нет. Одна из наиболее сильных работ во Фридерициануме — иконостас из сотен карточек с рисованными яблоками: это архив "яблочного пастора" Корбиниана Айгнера, священника, открыто критиковавшего нацистский режим и отправленного за это в Дахау, где он продолжал заниматься своими селекционными в хорошем смысле слова экспериментами, выводя новые сорта яблок. В этом обновленном музее любой научный и жизненный исследовательский проект готов превратиться в искусство. В Оранжерее, музее астрономии и физики, выставлены музыкальные изобретения Эркки Куренниеми, финского Леонардо, физика, математика, дизайнера и пионера электронной музыки,— они кажутся интерактивным медиаартом. Тут же висят футуристические пейзажи городов будущего Конрада Цузе: если не знать, что их автор — инженер, изобретатель компьютера, можно подумать, что это неплохой немецкий экспрессионист эпохи "Метрополиса" и "Аэлиты".
Когда компьютерщики столь успешно берутся за кисти, художнику приходится засесть за книги. Самое впечатляющее исследование на Documenta — инсталляция "Починки" Кадера Аттиа. На полках его страшной библиотеки — альбомы по искусству и руководства по пластической хирургии, между которыми — изваяния, напоминающие о фильмах ужасов: ломанные и залатанные с помощью подручных средств африканские ритуальные маски, обнаруженные в путешествиях по Конго, рифмуются с бюстами изувеченных на фронтах Первой мировой и подвергшихся пластическим операциям солдат, вырезанными из дерева в "африканской" манере по историческим фотографиям. Французский художник алжирского происхождения напоминает нам, что цивилизованная Европа, только-только — с подачи авангардистов — согласившаяся признать варварских идолов Африки искусством, сама тем временем превращала богоподобный человеческий лик в такое, что любая африканская маска покажется в сравнении в этим "Джокондой". Но перегруженный словами и смыслами европейский музей по-прежнему готов вобрать в себя все. И груду ржавого металлолома на задворках вокзала, в котором без таблички не опознаешь работу Лары Фаваретто. И данную нам в мимолетном ощущении темноту в старейшем кассельском сквоте, "Доме гугенотов", вступая в которую, на пару минут оказываешься в центре невидимого, но хорошо слышимого хореографически-хорового представления Тино Сегала.