Я хотел рассказывать здесь только о построенных домах, но в данном случае делаю исключение. Небоскребы Сергея Скуратова на Мосфильмовской улице еще строятся. Конструкции закончены, а фасады закончат, судя по всему, через полгода. Я нарушаю собственные правила, но тут есть особые обстоятельства. Бывают архитекторы с ровным качеством — тот его дом брать или другой, особой разницы нет. Сергей Скуратов — архитектор, который развивается рывками вверх, каждая его следующая работа — это не просто очередной проект, это вещь принципиально иного уровня. Три года назад его Copper House на Остоженке был самым дорогим и знаменитым домом Москвы, и в принципе он заслуживает отдельного рассказа. Но говорить о нем сегодня, после небоскребов на Мосфильмовской — все равно как представлять большого художника по его детским рисункам. Небоскребы на Мосфильмовской — вещь исключительная в нашей архитектуре. Это вообще первый современный небоскреб, который делает русский архитектор — все, что строится в Сити, делают иностранцы. И это невероятно артистичный небоскреб.
Вообще-то небоскребы — тупой жанр. Тут очень многое зависит от конструкторов, инженеров, менеджеров, а от архитектора что? Башня и башня. Даже сталинские высотки, хотя все построены разными мастерами, похожи друг на друга до состояния разных вариаций одного и того же проекта — тут чуть стройнее, а там чуть разлапистее, но в принципе одно и то же. Что уж говорить о современных стеклянных призмах, где вся художественная работа архитектора свелась к одному силуэту, к одной линии в пространстве, которая, что уж тут говорить, мало на что влияет. Это архитектура без архитектора. И главное — чему люди действительно поражаются в городах — это небоскребам. Чем выше — тем больше поражаются. Получается, для того, чтобы у горожан челюсти отвисли, архитектор вообще не нужен — нужно только гнать метры в высоту.
А тут есть архитектура. Тут придумано что-то совсем неожиданное.
У этого небоскреба сложная, искривленная форма. Его 200-метровая башня повернута так, будто оглядывается назад. У нее сбоку есть еще горизонтальный корпус, так что кажется, будто это невероятно длинношеее животное, которое этой шеей извернулось и смотрит, чего у него сзади. Небоскреб стоит на ногах, на очень многих ногах, которые под разными углами подходят к его туловищу. А вокруг небоскреба стоят обычные дома, пятиэтажки и семиэтажки. И эти ноги доходят им до половины высоты.
У меня есть один очень интеллигентный, воспитанный знакомый, отличающийся весьма тучной комплекцией. Как человек и сам, увы, не хрупкий, я всегда ему завидую. Он умеет невероятно воспитанно располагать свое тело в пространстве. Притом что тела много, он как-то так двигается, что ничего и никого не задевает, всегда умея вовремя повернуться, чтобы избежать неминуемого, казалось бы, столкновения с предметами или другими людьми. В записных книжках Вяземского есть анекдот про графа N., который входит на бал, когда на улице ужасный дождь, а сам он совсем сухой. "Дождь кончился?" — спрашивает его хозяйка бала. "Нет,— отвечает граф,— но я умею очень ловко протискиваться между его каплями". Мне всегда казалось, что это о моем знакомом, — несмотря на его параметры, он, мне кажется, мог бы осуществить этот фокус. Рассказывают, он в детстве занимался балетом, и теперь получилось что-то вроде борца сумо с балетной грацией.
У меня такое ощущение, что Скуратов тоже знает этого человека. Во всяком случае, его небоскреб выглядит так, как будто знает. Это колоссальные объемы строительной материи, у которых, как кажется, главная задача — никого не задеть. Оно ползет среди пятиэтажек, постоянно осознавая, насколько это ответственное дело и насколько недопустимым будет коснуться кого-нибудь, наступить, не дай бог, на какую козявку, ползет грациозно и интеллигентно, незаметно бросая быстрый взгляд назад и вниз, чтобы убедиться, что и там тоже все вполне в порядке. Это очень располагает к дому. Знаете, небоскребы — это ведь мастодонты среди других домов, ящеры, Кинг-Конги. И вся их выразительность построена на том, что они говорят — вот, мол, какой я большой и страшный, всех сейчас раздавлю. И тут вдруг среди них появляется один, который весь изгибается, тянется, старается, лишь бы никому не сделать какой неловкости. Ну да, огромный, страшный, похож на улитку, вместо ног — бахрома каких-то усиков. Но как воспитан! Какая осанка! Как умеет себя держать! И этот быстрый, мимолетный взгляд за спину — не задену ли кого шпагой, если сделаю еще шаг вперед? Как он, должно быть, изысканно вальсирует!
Не знаю, может быть, это от невежества, но мне кажется, что это первый в мире небоскреб, который стесняется своей величественности. Но какой эффект! Этот небоскреб находится прямо против Мосфильма, и так получилось, что от него начинается незастроенный клин берегов реки Сетунь. Не то чтобы там совсем не было домов, они есть, но все же ландшафт там воспринимается не как городской, от дома к дому, а немного как естественный — лес, долина речки. Естественно, в этом контексте 200-метровый небоскреб начинает работать как скала, утес, гора. Это не фокус — все небоскребы так работают, поскольку их размеры как раз сопоставимы с природными формами. Все так работают, но не все так выглядят. А этот именно из-за того, что он так стесняется, выглядит не искусственным, а естественным образованием — стелется, поворачивается, там чуть отступает, здесь чуть выдается вперед, как будто он действительно горы, которые давно тут стоят и приспособились к ветрам, дождю и солнцу. Скуратов еще его так раскрасил, что внизу он почти черный, а наверху — высветленный, почти белый, так что кажется, будто он всегда ловит головой солнечный свет.
В общем, исключение подтверждает правило. Небоскреб — вещь противоестественная. А чтобы стать естественной, ей надо начать стесняться собственного вида. Но какой архитектор! Не знаю, как это получилось у Сергея Скуратова, человек он весьма решительный и при мне несколько раз угрожал оппонентам физической расправой, чем производил на них самое серьезное впечатление. Боюсь, однако, что больше это работать не будет. Надо представить себе, насколько трепетное и внимательное к другим людям существо сидит внутри этого человека, если он решил стеснение от собственных размеров сделать темой для небоскреба.