Балканическая порода
Бывшая Югославия прекрасна своим абсурдом
делится опытом Алексей Тарханов
Фильмы Эмира Кустурицы мы числим по ведомству "магического реализма". Что колумбиец Маркес пишет о своем фантастическом Макондо, что босниец Кустурица говорит о своих фантастических Балканах, расположенных там, где когда-то располагалась Югославия. Из глубин свой творческой фантазии извлекает он эти живописнейшие типы, эти удивительнейшие характеры, эту музыку умца-умца с припевом "Калашникова".
Поселившись на краю бывшей Югославии, там, где она едва не переходит в Албанию, я не стал специалистом по Балканам, но перестал доверять балканистам. Они изучали историю балканских конфликтов с Косова поля до выстрела Гаврилы Принципа, первого выстрела первой мировой. Они умеют отличить сербский язык от словенского, хорватского, македонского, боснийского и других, звучащих для моего ненастроенного уха совершенно одинаково.
Зато я сидел напротив огромного, как мегалитический хомяк, прораба Мишко, и слушал, почему он к весне не сделал ничего того, что обещал мне сделать еще осенью. "Чудовищная зима, так ее так,— пояснял Мишко,— одиннадцать градусов, кто будет работать в такой собачий холод". И никакие доводы, что на моей родине и минус одиннадцать не температура, не помогали.
Я привык к тому, что ничего и никогда здесь не делается вовремя. По этому поводу можно злиться, кричать и биться в падучей. Но можно сесть в тени и сварить кофе и налить рюмочку ракии. Потому что когда-нибудь все равно что-нибудь да сделается. "Полако!" — произносится здесь в этих случаях, и это в балканской культуре явно ключевое слово, такое же, как в испанской — "маньяна" с его значением "после дождичка в четверг". И когда в четверг прораб Мишко ушел от меня, так и не закончив работу, я не был удивлен. Только глядел на свой сад, залитый ровным слоем цемента. "Что ты от них хочешь,— пожал плечами мой сосед журналист Игорь Порошин,— чтобы они тебе газоны выравнивали? Да им наплевать на газоны. Это же не садовники, это воины на отдыхе!"
Вот молочник Ранко, настоящий аутентичный молочник, пойман за подменой домашнего молока "Пармалатом". Вот таксист Звездан ломит вчетверо. Вот местный священник, отец Дружич, приторговывающий самодельной ракией, просит за бутылку несусветные деньги, а на вопрос, почему так, поясняет, что самогон имеет божественное происхождение. Но зато у балканского человека нет наслаждения обманом. Он не коварен, в сущности, и, чтобы не терять самоуважения, должен тебе объяснить, что все это для твоего же блага. Тебе никогда не скажут: это стоит столько-то, потому что я так решил. Тебе скажут, что это стоит так дорого, потому что продукт привезен с дальних пастбищ и потому экологически чист или сделан главным мастером своего дела. Поэтому и стоит, скажем, пять евро. И это вовсе не приглашение к торгу. Ничуть, в отличие от восточных торговцев, которые с пониманием относятся к встречному предложению "дам три". Если вещь тебе все равно нужна, и ты начнешь торговаться, в итоге ты заплатишь восемь.
Мой сосед Сречко долго и мучительно продавал дом. Сначала он просил 70 тысяч — ему смеялись в лицо. Три года он бродил под оливами поселка и каждому встречному жаловался, что не покупают. Но идея сбавить цену была ему абсолютно чужда. Каждую весну он ее только поднимал, и его действия казались откровенным абсурдом. На четвертый год он продал свой недостроенный дом за двести и полагает, что продешевил.
Моя русская знакомая пожаловалась. Албанские рабочие, строившие соседний дом, вели себя как-то странно — они без спроса заходили на участок и, не глядя на хозяев, усаживались в тени чужой смоковницы, чтобы сжевать краюху хлеба и запить набранной из-под крана водой. "Они могли бы хотя бы спросить",— удивлялась хозяйка участка. "Они не могут,— пояснил мой албанский приятель,— они не смеют ни посмотреть на чужую женщину, ни обратиться к ней. Если они только это сделают, из дома выйдет хозяин и отрежет им голову". Так что когда другая наша знакомая, ругаясь с рабочими, провела ладонью по горлу, объясняя, что ей уже "вот где это все", рабочие поняли намек и, побросав инструменты, немедленно бежали.
Мальчик на пляже сильно поранил руку. Сосед, бросив своих детей, помчал его в больницу. Руку спасли. "Надо же,— сказал сосед про врача,— албанец, а как здорово вылечил". "Надо же,— сказал врач про соседа,— серб, а как быстро довез". Что бы ни говорили сторонники балканского добрососедства, им было бы трудно жить без толики ненависти друг к другу. Это чувство делает их существование страстным и драматичным.
В бывшей Югославии — а ныне Сербии, Черногории, Боснии и Герцеговине, Словении и Хорватии — сербы и черногорцы, албанцы, хорваты, боснийцы и македонцы обижены друг на друга, как супруги после кровавого развода. Каждый из них знает до мелочей историю своей страны и своего рода и умеет сопоставить одно с другим — всегда в свою пользу. Каждый из них привержен религии своих предков, что бы ни думал по этому поводу другой, и к перемене веры они относятся с еще большим непониманием, чем к перемене пола.
Гора, нависавшая над нашим городом, была украшена громадным, выложенным белым камнем портретом маршала Тито. Когда созданная его железной рукой искусственная страна развалилась, за горой перестали ухаживать. Сквозь камни пробилась трава и Тито порос щетиной, потом длинной бородой, наподобие четника генерала Михайловича, потом вовсе растворился в диких зарослях.
А вы говорите — Кустурица! Великий выдумщик, говорите? Фантазер? Да любой, кто сталкивается с Балканами, не в кино, не в книгах политологов и не в отеле "Слынчев Бряг", обнаруживает, что Кустурица — не просто суровый реалист, он просто-таки бескрылый натуралист. Он ничего не придумывает. Он говорит о том, что видит вокруг, и не его вина и не его заслуга, что все Балканы — повседневный абсурд, сплошной бардак, в хорошем смысле этого слова.