Французский проект Nouvelle Vague выступил в Санкт-Петербурге со старыми и чужими песнями, переиначенными на собственный лад. МАКС ХАГЕН счел, что столь изящно оформленные постмодернистские штучки в музыке попадаются раз в десятилетие. Эта мысль, вкупе с создавшейся на концерте атмосферой всепоглощающей неги, музыкального обозревателя приятно успокоила.
Французский проект Nouvelle Vague, созданный мультиинструменталистами Марком Колленом и Оливером Либо, перепевает классику постпанка и new wave в стилях, близких к босанове. Юмор и чистоту концепции трудно не оценить: выражения nouvelle vague, new wave и bossa nova одинаково переводятся с французского, английского и португальского — это все "новая волна". Одной босановой, правда, дело у них не ограничивается. Здесь есть и атмосфера парижских кабачков, и разнообразная латина, а сладкие голоса вокалисток Марины, Элоизии и Камиллы чем-то напоминают Аструд Джильберто. Такие песни могли бы появиться, если бы ребята из New Order, Echo and the Bunnymen или Sisters of Mercy оставили свои серые пальто в промозглых Манчестерах и Ливерпулях и отправились писать песни на какой-нибудь эспланаде в Рио, предварительно как следует глотнув "Пина-колады".
Веранда "Море" на Крестовском острове оказалась идеальным местом для концерта. Прорубившись по раздолбанным дорогам мимо титанических новостроек, неожиданно оказываешься на широкой террасе, выходящей на зеленую лужайку с видом на Гребной канал. О бетонных конструкциях, кранах и самосвалах, находящихся от тебя в какой-то сотне метров, здесь забываешь. Весь этот индустриальный ужас скрыт за навесом, увешанным вантами и ракушками. И подобная организация пространства забавным образом совпала с идеями самих Nouvelle Vague, где от современного города до пляжа всего лишь один шаг.
Nouvelle Vague сыграли в "Море" безукоризненный концерт. Даже если кто-то из публики не был знаком с тоскливым оригиналом песни "The Forest", написанной The Cure еще в 1980 году, то не поддаться шарму Марины Селесте в любом случае было невозможно. Инструментальное сопровождение было соответствующим: аккуратная электрогитара, перкуссии, контрабас и клавиши "Родс" — это набор, как раз подходящий для создания мягкого и теплого звука. Госпожа Селесте разве что не ласкала слушателей медовыми интонациями. Джону Лайдону из Public Image Ltd, более известному как солист Sex Pistols Джонни Роттен, только в ночном кошмаре могло бы присниться то, что Nouvelle Vague сделали из истошной "This Is Not a Love Song". Призывно поводя плечами и постреливая глазками, Марина Селесте томно превращала злобную издевку в мягкую иронию. На помощь ей периодически приходил второй вокалист группы — Жераль Тото, симпатичный темнокожий парень, вокальным данным которого позавидовал бы и сладкоголосый Теренс Трент Д'Арби. Замедленный раза в четыре гимн гедонизму "Relax" гомопровокаторов Frankie Goes to Hollywood был исполнен Жералем просто под акустическую гитару. Народ млел.
Впрочем, Nouvelle Vague показали, что могут быть более шумными и серьезными. Ведьмовскую сущность госпожа Селесте проявила на "Bela Lugosi's Dead" Bauhaus, в которой черноты стало едва ли не больше: песня с жуткой партией контрабаса и резкими нотками в вокале слишком уж контрастировала с окружающей обстановкой. Самым трогательным моментом концерта было исполнение "Love Will Tears Apart" Joy Division. Великий мученик постпанка Иэн Кертис здесь представал уже не легендой, а просто не вовремя умершим талантливым парнем. Потерявшая в варианте Nouvelle Vague свое напряжение и спетая всеми хором вполголоса, одна из главных песен 1980-х приобрела какую-то особую тихую печаль, выбивавшую невольную и искреннюю слезу у клубной тусовки. Хором, но более оживленно, пели и "Heart of Glass" Blondie, и "Too Drunk to Fuck" оголтелых калифорнийских панков Dead Kennedys. Но среди всего этого веселья и неги нет-нет да и проявлялся дух отрешенности тех молодых людей, что сочиняли свои нервные композиции в жесткой британской атмосфере времен Маргарет Тэтчер. Видимо, эти песни все же невозможно петь, не чувствуя их корней.