К экзотике подцепили заразу

Китай, любовь и бактериология в "Разрисованной вуали"

премьера кино

Драма "Разрисованная вуаль" (The Painted Veil) порадует тех, кто не считает для кино зазорным выполнять функцию картинок в книжке — в данном случае с ближайшей полки для самых удобоэкранизируемых классиков явился не запылился Сомерсет Моэм. В том, что это женский писатель, лишний раз убедилась ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА.

Для зрителя, с первоисточником незнакомого, название фильма и после просмотра останется таким же загадочным, как "пестрая лента" из рассказа Конан Дойла: совершенно непонятно, чья это вуаль, кто ее разрисовал, а главное — зачем. Вообще-то название этого относительно малоизвестного романа Моэма, позаимствованное из сонета Шелли, у нас принято переводить как "Узорный покров" — и сшит этот покров явно из того же веселенького материальчика, что и знаменитое "покрывало Майи", введенное в обиход Шопенгауэром, начитавшимся восточных философов, для обозначения всяческих иллюзий относительно окружающей действительности и своего места в ней.

По сути своей "Узорный покров" — типичный дамский роман, но отличие вышедшей в 1925-м книжки от современных аналогов в том, что автор считает своих читательниц не сентиментальными дегенератками, а полноценными и порой довольно сложно устроенными людьми. Героиня "Узорного покрова", 25-летняя дурочка, вышедшая замуж за малознакомого научного сотрудника от страха упустить последний шанс, обнаруживает, что ее зануда-муж не умеет поддержать разговор о погоде и спутывается с женатым плейбоем, которого Моэм наделил всеми мыслимыми достоинствами, способными ослепить девушку. Однако вскоре выясняется, что героиня обмишурилась с любовником так же, как с мужем: под узорным покровом красоты скрывалось фуфло. После этого мудрый писатель кружным путем, через антисанитарное гонконгское захолустье, где его легкомысленную подопечную ждут встречи с интересными людьми, подводит ее к идее, что правильный выбор мужика далеко не главное в жизни, как ее учила мама, а главное — душевный покой и свобода, в том числе и от мучительных раздумий, какой мужик лучше.

На экране вырисовывается несколько иная картина. Уже большая девочка, которую играет 37-летняя Наоми Уоттс, нахлебавшись родительских попреков, заводит мужа для проформы (продюсер и вдохновитель проекта Эдвард Нортон), а для смеху — интрижку с первым встречным (Лив Шрайбер, настоящий жених госпожи Уоттс), которого и красавцем-то не назовешь, к тому же сомнительные моральные качества отчетливо проступают на его физиономии с первой минуты. Весь моэмовский воспитательный пафос пропадает втуне, ибо на лице героини отчетливо написано, что никаких иллюзий она с самого начала ни на чей счет не питает и воспитывать ее поздно. Тем не менее ей все равно приходится тащиться со своим бактериологом в самое холерное пекло, где у нее наконец открываются глаза, и незадолго до трагической развязки она успевает ответить супругу взаимностью на глубокую страсть, которую он не умел выразить, да и вообще презирал себя за необъяснимую слабость к недостойному объекту.

В "Разрисованной вуали" хватает изумительно снятых китайских пейзажей, но почти не слышен излюбленный моэмовский мотив "Так приезжай к нам на Восток, здесь испытаешь ты восторг", связанный с надеждой, что экзотический Восток подарит европейцу духовные экспириенсы, недостижимые в обычных местах обитания. Вместо ориентальной духовности и разговоров о том, у кого какое дао, подпущена толика политики: у ночного костра англичанин дискутирует с китайским полковником о новом Китае, который должен принадлежать китайцам, а простой народ, подтверждая свою тягу к независимости, громко дразнит колонизаторов "белыми империалистическими свиньями".

Прижившиеся на чужбине "белые свиньи" воспринимают происходящее философски: дружелюбный таможенник покуривает опиум со своей наложницей-маньчжуркой и в ус не дует, а французская мать-настоятельница, нашедшая свое призвание в воспитании ненужных родителям китайчат, успокаивает беременную неизвестно от кого героиню, что вообще все суета сует и любая страсть, даже подкосившая ее в юности любовь к господу Богу, обречена на охлаждение. Этого антирелигиозного монолога Сомерсет Моэм в уста своего персонажа не вкладывал, как и не писал раздраженной речи героини, которая пилит безответного мужа за то, что он слишком много смотрит в микроскоп, а людьми интересуется мало: "Мы, люди, сложнее, чем твои микробы,— мы непредсказуемы и совершаем ошибки". "Зато микробы молчат",— думает про себя герой Эдварда Нортона, решивший лучше умереть от холеры, чем жить с ней всю жизнь.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...