Выпуская на экраны "Фландрию", российский кинопрокат спешит разделаться со списком главных каннских хитов, хотя парочка из них будет томиться до следующего года. Даже если бы это случилось с картиной Бруно Дюмона, опасность устареть ей не грозит, считает АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
Потом Он уходит на войну, и уже на его проводах Она флиртует с другим. Потом так же тупо спит с кем придется, но когда Он возвращается, возникает драма. Это не ревность в чистом виде, а как бы проекция военных действий: мужчины так же борются за женщину, как армии воюют за территорию. Пережитый опыт (больше половины фильма разыгрывается там, где насилуют взводом, истребляют детей и отрезают врагам гениталии) становится катализатором любви, а любовь — спасением от пережитого.
Бруно Дюмон стал восходящей звездой европейской режиссуры после первого же фильма "Жизнь Иисуса", а картина "Человечность" принесла ему три приза Каннского фестиваля 1999 года. Возглавлявший жюри Дэвид Кроненберг прокатил всех классиков (от Джармуша до Альмодовара) и отдал предпочтение двум почти что новичкам из одного и того же европейского микрорайона. Победили тогда бельгийцы братья Дарденн с "Розеттой", но не меньшим был триумф "Человечности" Дюмона, родившегося во французской части Фландрии, по соседству с бельгийской границей: его картину наградили вторым по значению Гран-при жюри и двумя актерскими наградами. Последнее выглядело особенно концептуально и демонстративно, поскольку имен дюмоновских артистов сегодня никто не помнит, а их конкурентами были Такэси Китано и Пенелопа Крус.
Эта ситуация откликнулась в нынешнем году: в Канне опять соревновались Педро Альмодовар и другие классики, но на сей раз Бруно Дюмон уже считался сильным игроком, и никто не удивился, когда он опять взял Гран-при. Правда, в промежутке был провал в Венеции фильма "29 пальм", но "Фландрия" показала, что даже этот предпринятый в глубинке Америки экстремальный опыт с тремя героями (пейзаж, секс и насилие), который многие сочли "дурным тоном", оказался важен. Благодаря ему режиссер достиг высокой концентрации своих главных тем и выразительных средств, к которым во "Фландрии" добавляется более внятный сюжет и даже подобие политической составляющей.
Только не надо искать здесь точный адрес: Афганистан или Ирак? Не надо вспоминать, посылали ли свои войска в эти регионы Франция или Бельгия. Как и все картины Бруно Дюмона, "Фландрия" — это притча о современных цивилизованных варварах. Обыденная жизнь даже на краю общества потребления уныла и бессобытийна, но варварская природа просыпается изуверским убийством (как в "Человечности" и "29 пальмах") или охотным участием в очередной экзотической войне. Когда-то предки этих людей уходили на тридцатилетние и столетние войны внутри Европы. В районах, близких к изображаемому в фильме, до сих пор на вопрос, почему при близости Англии здесь не говорят по-английски, на полном серьезе отвечают: "Потому что у нас была Столетняя война". Когда-то "большие голландцы" и "большие фламандцы" покоряли тропические колонии и писали великие живописные полотна. Эти пассионарные переселенцы, великие мореходы и колонизаторы остались в историческом прошлом, а на место Босха и Рубенса пришли "малые голландцы" и "малые фламандцы", предпочитавшие жанровые сценки и натюрморты. А потом — и вовсе аутичные и закомплексованные наши современники, о которых рассказывает Бруно Дюмон.
Сам он, впрочем, совсем не такой. В красках и формах, которыми заполнен экран, видны и Вермеер, и Ван Гог с Сезанном. Радикальный кинематографический "новый реализм" роднит Бруно Дюмона с братьями Дарденн, но, в отличие от них, он не выводит мораль наружу, человечность запрятана глубже, прорывается еще более болезненно и драматично. Это кино, которому уже сейчас впору дать статус современной классики, что не делает его, с почти непереносимым натурализмом военных сцен, приемлемым для всех и для каждого.