прочитала Анна Наринская
Прототип главного героя книги Людмилы Улицкой "Даниэль Штайн, переводчик" кармелитский монах Даниэль Руфайзен умер летом 1998 года в Хайфе. В реальной жизни брат Даниэль сделал все то, что его литературный двойник, и даже больше. Польский еврей, он во время оккупации выдал себя за польского немца, устроился работать переводчиком в гестапо и сумел передать соплеменникам известие о предстоящей ликвидации гетто. Многим удалось бежать. Став католическим монахом и приехав в Святую землю, он начал судебную тяжбу с Государством Израиль за право крещеных евреев на израильское гражданство. В 1985 году он встречался с папой римским Иоанном Павлом II и призывал Ватикан установить дипломатические отношения с Израилем. (В 1993 году это произошло.) Он оказывал помощь всякому, кто просил ее, независимо от вероисповедания. Он проповедовал любовь, терпимость и прощение обид ровно в то время и в том месте, где непрощение стало не просто жизненной нормой, а жизненной моралью. Он был фигурой совершенно отдельной, не примкнувшей ни к какой группе или направлению, он был нужен всем и не подходил никому.
Неудивительно, что такая личность может для многих стать источником вдохновения. Людмилу Улицкую фигура брата Даниэля вдохновила на то, чтобы написать совсем серьезную книгу. Буквально нашпигованную совсем важными вопросами. О еврействе и христианстве и, главное, о том, кто такой еврей-христианин. Об облике современного института религии. И тут же — о часто бессмысленных и почти всегда беспощадных отношениях детей и родителей.
Нельзя сказать, что эти темы до сих пор оставались вне поля интереса наших авторов. И уж во всяком случае еврейский вопрос становится пищей для писательского ума прямо-таки без остановки, так что любой читатель современной литературы в любую минуту может оказаться в положении Людмилы Улицкой — в своей книге она описывает, как, склонившись над унитазом в рвотных судорогах, "выблевала весь еврейский вопрос, которым отравилась сильнее, чем прокисшим томатным соком".
От всех остальных произведений, затрагивающих эту горячую тему, роман Улицкой отличает отсутствие фиги в кармане. Для того чтобы ни на йоту не поступиться серьезностью, Улицкая даже лишает своих персонажей столь свойственных им в других ее текстах речевых характеристик, манер и выкрутасов. Она даже пытается убрать из романа авторский голос, низведя саму себя до уровня персонажа,— письма Улицкой к подруге фигурируют в качестве элементов повествования, организованного как полифония дневниковых и магнитофонных записей, писем, докладных записок в вышестоящие органы и выдержек из туристических путеводителей. Нельзя сказать, чтобы фокус с устранением автора до конца удался. Персонажи, от которых мы узнаем о брате Даниэле, вовсе вымышленные и имеющие реальных прототипов, все равно остаются персонажами Улицкой — женщинами с запутанной личной жизнью, железобетонными старухами в смятых тапках, всепонимающими старухами в хороших туфлях и так далее. Да и серьезность, являющаяся, повторимся, главным достоинством этой книги,— это серьезность именно Улицкой. То есть серьезность женщины — женщины такого возраста и такого жизненного опыта, выраженная посредством такой прозы, какая получается у этой писательницы. Все это вы можете одобрять или не одобрять, но пренебрегать высотой взятой планки вы не можете.