Размышляет Сергей Ходнев
Скорое окончание нынешнего Зальцбургского фестиваля вызывает в этот раз чуточку более глубокие чувства, нежели дежурная печаль официального закрытия. Во-первых, все-таки это было самое внушительное празднование 250-летия Моцарта на планете. Все оперы юбиляра, итальянские и немецкие, серьезные и комические, ранние и поздние, прославленные и забытые. И практически все из них — в виде именно что сценических постановок, хотя обыкновенно большую часть из них даже и в концертах-то почти не исполняют. Согласитесь, моцартовский раритет на престижнейшей площадке Европы — это совсем не то, что тот же раритет на какой-нибудь захудалой провинциальной сцене. А уж то, что раритетом не является, и подавно вызывало ажиотаж.
Во-вторых, интендант фестиваля (то есть художественный руководитель) Петер Ружичка с этого поста собирается уходить. Причем кто станет преемником господина Ружички, пока неясно. А это на самом деле не совсем праздный вопрос. Вот до 2001 года генеральную линию фестиваля определял Жерар Мортье, и это именно он из в общем-то тихого и патриархального "фестшпиля" сделал парад новаторских, резких, подчас провокационных и эпатирующих оперных спектаклей. Петер Ружичка вроде бы никакой реакционности не обещал, градус провокационности формально сохранялся на положенном уровне, а все равно все начали твердить, что фестиваль стал не тот: интеллектуальная свежесть, мол, исчезла из концепций.
Это смотря с какой стороны подойти, конечно. С одной стороны, отметить юбилейный год моцартовским оперным "пээсэс" — это действительно не очень изощренный ход. Вдобавок действительно высокий уровень абсолютно всех постановок, как оказалось, обеспечить невозможно. Но с другой — ведь каждый режиссер по поводу каждой оперы просто-таки фонтанировал сентенциями одна интеллектуальнее другой. Если мы ставим ту или иную оперу, то совсем не просто так, а потому, что видим в ней размышление над институтом брака, или над феноменом абсолютной власти, или над взаимоотношениями природы и человека. При этом в угрожающем количестве случаев эти режиссерские мантры (часто подозрительно напоминающие натужной своей патетикой пятерочные выпускные сочинения по литературе) к реальным впечатлениям от спектакля не имеют никакого отношения.
Характерная черточка. В вестибюле Большого фестивального зала знаете что стояло на почетном месте? Нет, не бюст Моцарта с корзиной гвоздичек. Стояла там вызывающе красная софа, та самая, на которой в прошлогодней "Травиате" Анна Нетребко в вызывающе коротком платье вызывающе делала ножками. Софу теперь пускают с молотка. Стартовая цена — €10 тыс.
И ведь ее купят (если уже не купил кто-то). Поставят в гостиной. И, сидя на ней, никаких гривуазностей говорить не будут, упаси бог,— только о бездуховности массовой культуры, о кризисе общества потребления и о том, как хорошо и правильно все эти материи изображать в музыкальном театре. Я ни в коем случае не хочу сказать, что в этом весь Зальцбургский фестиваль. Но в этом уж точно весь псевдопередовой оперный театр — не передовой, не штучные работы мастеров, а индустрия подражателей, у которых интеллектуальность подменена штампами, а современность — критерием "так сейчас носят". И коль скоро Зальцбург — законодатель оперного мира, хорошо бы ему что-нибудь с этим сделать.