премьера кино
Фильм ужасов "У холмов есть глаза" переделывает заново не лучшую картину Уэса Крейвена 1977 года, обогащая ее новыми социальными мотивами. В ремейке молодого французского режиссера Александра Ажа нью-мексиканские шахтеры, обиженные ядерными испытаниями до потери человеческого облика, в знак протеста стучат не касками, а сразу кайлом и не по горной породе, а по головам заезжих мирных обывателей, выдавая на-гора мегалитры крови. В возможности отстирать после этого экран сомневается ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА.
30 лет прошло с тех пор, как бесстрашный Уэс Крейвен прорубал окно на новый уровень откровенности в показе членовредительства, будучи скованным разве что скудостью бюджета и технических возможностей. С тех пор многие догнали и перегнали классика, техника позволяет решительно все, но теперь одним отсутствием жалости и этических ограничений закаленного зрителя не возьмешь — чтобы выделиться на общем кровавом фоне, нужна еще какая-нибудь изюминка: какой-нибудь особо циничный юмор, особо причудливая эстетика, а то и, не дай бог, оригинальная мысль.
Никакой полноценной умственной надстройки в фильме Александра Ажа нет. Он, конечно, считает своей заслугой, что заменил на разделочной доске не отличимых друг от друга бестолковых старшеклассников семьей из разновозрастных особей и постарался обрисовать внутренние конфликты, разъедающие с виду дружную семью. Но по большому счету с режиссера довольно и того, что у пустынных холмов есть завидущие глаза, а также острые каннибальские зубы и узловатые корявые пальцы покореженных мутациями шахтеров, которыми они с аппетитом шарят по телам попавших в их владения сограждан. Кроме того, у обитателей холмов имеется какой-никакой речевой аппарат, позволяющий сдавленными хрипами озвучивать и без того понятные мотивировки шахтерского беспредела: "Это вы сделали нас такими", а также координировать по рации действия по истреблению непрошенных гостей начиная с главы семьи, твердолобого отставного полицейского, и заканчивая грудным младенцем, который единственный сохраняет присутствие духа и доверчиво тянет ручонки к монстру, только что откусившему голову попугайчику и выжавшему его в рот, как лимон.
Хотя птичку авторам не жалко, ясно, что ребенка скормить шахтерам они не посмеют, так что судьба грудной девочки, которую мутанты утаскивают в свое логово, дополнительного трепета не вызывает. Более того, поскольку дитя по голливудским конвенциям неприкосновенно, это служит известной гарантией, что отправляющийся на поиски малютки отец-очкарик тоже выйдет из неравной схватки победителем, борющимся за выживание берсерком, а не прежним интеллигентным хлюпиком, боявшимся сказать слово поперек ненавистному тестю. Создателям фильма грубый самоуверенный тесть тоже явно несимпатичен, поэтому они злорадно делают его первой жертвой шахтеров, устраивающих ему аутодафе. Избавившись таким образом от одной стороны в конфликте между старшим и младшим поколением, консерваторами и демократами, представителями властей и малого бизнеса, авторы "Холмов" отправляют поглубже в заброшенную шахту всякие мировоззренческие заморочки и с чистой совестью отдаются захватывающему действию, суть которого исчерпывающе изложил соавтор сценария Грегори Левассер: "В начале все у вас чистые и ухоженные, а под конец одежда разорвана и в крови, люди ранены и чуть живы. Перемены столь значительны, что я сомневаюсь, найдете ли вы еще примеры такой разницы между началом и концом фильма". Если бы Левассер смотрел не только свое кино, он бы заметил, что настоящей редкостью является как раз обратный пример: когда в начале герои оборванные и чумазые, а в конце — чистенькие и ухоженные. И не в этом заключается главный ужас. Страшнее всего как раз то, что моря и океаны кровищи, проливаемой на киноэкране, совершенно не шокируют нынешнего зрителя: наблюдая за процессом распиливания, разрубания, протыкания, да хоть разрывания голыми руками живой человеческой плоти, не испытываешь ни страха, ни тошноты, а вяло представляешь, как революционно подобный сюжет смотрелся бы в рекламе стирального порошка.