Город на парках
Хабаровск: победа деревьев над советским пространством
Хабаровск — город, загадочный тем, что он очень хорош. По всему это должен быть понятный большой (больше 600 тыс. населения) город советской индустриализации, приметы таких хорошо известны: состоит в основном из больших заводов, растянутых вдоль транспортной артерии на расстояние, крайне затрудняющее жизнь (в данном случае — вдоль Амура на 40 км), промзоны наполовину или больше превратились в свалки металлолома, к ним примыкают военные части и микрорайоны хрущевок и брежневок, тут и там бараки, сараи и гаражи, в центре площадь Ленина. И главное — в Хабаровске все это есть. А ощущения героической неустроенности трудной жизни — нет.
Хабаровск, 2018
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ
Хабаровск, 2018
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ
Этот текст — часть проекта «Портреты русской цивилизации», в котором Григорий Ревзин рассказывает, как возникли главные города России, как они развивались, как выглядят сейчас и почему так вышло.
Напротив, это зажиточный, довольный собой город, проникнутый внутренним достоинством и благожелательностью. Там есть такая Тургеневская лестница, идущая от Амурского бульвара к дому Тифонтая (это китайский купец Цзи Фэнтай, который выстроил в Хабаровске торговую империю и разорился на поставках армии). Лестница расписана граффити по мотивам иллюстраций хабаровского художника Геннадия Павлишина (надо сказать, вполне восхитительного). Там по перилам плывут фантастические рыбы с репликами, у одной из них бабл с надписью: «Да пребудет с нами локальная идентичность!» И она пребывает. Это необычная русская цивилизация — тут принято улыбаться друг другу на улицах.
Нет, конечно, в городе ощущается легкий такой, чисто сибирский сдвиг, так сказать, пограничное состояние. Этот город назван в честь Ерофея Хабарова, который его не основывал и никогда здесь не был. Впрочем, памятник ему работы Абрама Пейсаховича Мильчина, спроектированный при позднем Сталине в разгар борьбы с космополитами, стоит спиной к городу на вокзальной площади. Тут и там натыкаешься на больших каменных обезьян — это маньчжурские надгробия XIX века, с неясной целью вывезенные русским экспедиционным корпусом во время подавления китайского восстания боксеров в 1898–1900 годах. В специальном корпусе краеведческого музея имени Николая Гродекова находится скелет финвала длиной метров 20 — это второе после синего кита самое большое животное планеты, его добыли в 1900 году в Японском море, и почему-то он оказался здесь. Стены музея витринные, выходят в Амурский парк, и кажется, что это мавзолей прародителя города.
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Fotodom
Фото: Коммерсантъ / Иван Шаповалов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Иван Шаповалов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Евгений Переверзев
Фото: Getty Images
Фото: Getty Images
Фото: Центробанк РФ
Самое известное здание города называется Башня Инфиделя, оно же Дом архитектора, строилось оно до войны, в 1940 году, достроено не было. Неизвестного архитектора здания, по преданию, расстреляли в процессе строительства, причем в этом же здании; тайну функции здания он унес с собой в могилу, причем могила опять же находится в здании, хотя неизвестно где. По виду это странный замок с двумя гигантскими цистернами внутри. С него открывается вид на Амурский, он же Алексеевский (в честь расстрелянного царевича Алексея), он же Царский мост, самый длинный (больше 2,5 км) мост Транссиба, построенный в 1913–1916 гг. Это вид именно с этого места украшает купюру Госбанка РФ достоинством 5 тысяч рублей, так что туда все ходят и сверяют реальность с деньгами. Считается, что под зданием — замурованные входы в военного назначения подземелья Хабаровска, и их там три яруса, и уходят они на глубину много ниже Амура и распространяются на весь город. Никто их не видел, но многие чувствуют.
В этом городе два сильных памятника войне. Один, «японцам, погибшим на этой земле», на пустыре на севере города, на месте лагеря для военнопленных, это футуристический звездолет, но из кирпича (поставлен в 1995-м). Другой — площадь Славы, в самом центре, композиция из гранитных знамен с именами 20 тысяч погибших и Вечным огнем, которую строили в несколько приемов с 1975-го по 2015-й, и в результате пришли к такому выспренному крематорскому дизайну (несколько напоминающему, впрочем, декорации XXV съезда КПСС), что там делается по-настоящему откровенно жутко.
В этом городе храм Серафима Саровского (2008), нарисованный, кажется, с рериховской церкви Святого Духа в Талашкино,— в формах столь истовой религиозной экзальтации, что возникает сомнение в его принадлежности к РПЦ. В этом городе есть памятник «Даме с собачкой», эта коротко стриженная девица с лицом, слишком откровенно выражающим, в чем, по ее мнению, смысл женской доли; она сидит на лавочке в платье с разрезом до бедра и декольте без бретелек, так, будто вышла продышаться с дискотеки. Как выражаются хабаровчане, это «самая сексапильная дама с собачкой России». Чехов мог бы быть удивлен такому прочтению образа, хотя, с другой стороны, он ехал через Хабаровск на Сахалин встречаться с Сонькой Золотой Ручкой и, возможно, пообвыкся.
Но этот ощутимый сдвиг к пограничному состоянию кажется здесь естественным. Хабаровск упирается в Амур, а это река нереального облика. В фильмах про кунг-фу иногда появляется герой, который перед очередным танцем с саблями берет гигантскую кисть и посредством стремительных прыжков начинает рисовать на свитке иероглифы воинственно-мистического содержания. Кажется, что Бог, рисуя абрис Амура, действовал именно в такой китайской манере. Это хаос, который течет во все стороны. И это такой мифологический хаос, источник неопределенности и богатств. Там природа, нелегальные женьшень, икра и золото, там за Амуром — Китай, по бескрайней воде движется поток танкеров и лесовозов, речных трамвайчиков и «комет» с челноками в Фуюань, там имя Ерофея Хабарова, он же Ерофей Фартовый, приобретает живой смысл.
Но этот дух авантюрного предпринимательства и колониальной торговли упирается в бесконечную гранитную набережную вполне петербургского свойства и за ее пределы из грязной воды Амура не выплескивается. Это воспитанный город, к нему даже прилип эпитет «чопорный». Городской пейзаж определяют не рынки, не клубы, не шалманы, не китайские лавки и столовые — ничего похожего на Владивосток. В Хабаровске это все трудно найти. Вместо этого — театры, институты и университеты (десять штук!), музеи, банки, универмаги, правительственные здания и штабы военных и силовых структур. Хабаровск называют «городом 30 тысяч портфелей», при 600-тысячном населении это как-то немного, но кажется, что каким-то образом эти 5% определяют облик города целиком.
Здесь уникальное историческое наследие, это город, обладающий выраженным историческим центром: прямоугольник примерно два на три километра, с востока упирающийся в набережную Амура, а с запада — в железную дорогу, состоящий из регулярных кварталов примерно 350 на 150 метров, с четким соблюдением красных линий и высотного регламента — территория европейского порядка в хаосе окружающей цивилизации. И там есть вполне приличные памятники архитектуры, сконцентрированные прежде всего на главной улице — Муравьева-Амурского. Это столичная, профессионального архитектурного качества витрина из доходных домов и общественных зданий поздней эклектики, модерна и, что уникально для Дальнего Востока, конструктивизма. Есть и очень качественные здания сталинского времени (прежде всего, к несчастью, Дом чекиста).
И для Дальнего Востока, и даже для Сибири в целом профессиональная городская архитектура, ставящая своей целью не утилитарные, а эстетические задачи, да еще и решавшая их не с безумным провинциальным рвением, а со спокойной респектабельностью богатой империи,— это такая редкость, что, попадая в центр, воспринимаешь его как откровенное чудо. Да и главная улица называется теперь не именем Ленина, как это принято в русских городах, а Николая Николаевича Муравьева-Амурского, основателя города, человека, присоединившего к России территории размером с Турцию и Сирию,— сейчас такое ценится. В урбанистике принято считать, что городская среда очень влияет на характер жителей, и, конечно, такая среда в высшей степени рифмуется с духом благовоспитанной чопорности. Хабаровчане, стоит заметить, очень сконцентрированы на своем историческом наследии. Исторические здания, которые я видел, находятся в отличном состоянии, отреставрированы и отремонтированы.
Правда, они активно практикуют новодел. Прежде всего это главный собор, Градо-Хабаровский собор Успения Божьей Матери, построенный в 2001 году по мотивам снесенного в советское время. Он несколько безумно сочетает в себе черты русского стиля XIX века с неуемным стремлением ввысь (высота 55 метров), так что по силуэту живо напоминает сталинскую высотку.
Однако при всем уважении к качественной исторической архитектуре Хабаровска мне кажется, что чудо этого города не совсем в ней. В конце концов это на русском Дальнем Востоке она представляет собой совершенно исключительное явление, а для европейской части России это дело достаточно заурядное. Да простят меня хабаровчане, настоящих архитектурных шедевров в их городе нет — это крепкий профессиональный уровень, но не более того. И европейские города России — скажем, Саратов или Тверь,— такая архитектура при всех ее достоинствах не спасает, вы скорее ощущаете в них дух известного упадка.
Я думаю, уникальность Хабаровска была предопределена тем, что в первом же плане города, там, где прямоугольник центральной части примыкает к Амуру, мы видим городской сад. Это совсем не характерно для городов русской колонизации, занятых в большей степени мыслями хозяйственными и административными. И сегодня этот сад разросся в огромный парк имени Муравьева-Амурского, и он определяет характер места. Тут можно пройти полгорода, из парков не выходя. В реальности такая планировка города, видимо, объясняется тем, что его начали делать в 1880-е, когда в центре империи, в Петербурге, пошла мода на скверы, и площади — прежде всего плац перед Адмиралтейством — засадили деревьями.
Но, останавливаясь в этом парке против памятника Муравьеву-Амурскому (его восстановили в 2005 году) и размышляя об этом человеке, думаешь, что он, вышедший в 1861 году в отставку, в течение следующих 20 лет безвылазно жил в Париже и там и умер. И, видимо, как-то его любовь к Парижу мистически передалась сложившемуся уже после его смерти Хабаровску. Париж с его системой перетекающих парков от Тюильри к Елисейским Полям не то что образец для проектирования Хабаровска, но образец для ощущения, которое оно создает,— парк как центр города. И для меня главное качество улицы Муравьева-Амурского, упирающейся в этот парк, не столько в качестве ее архитектурного наследия, сколько в том, что это — бульвар с двумя рядами деревьев, отделяющих пешеходную зону,— очень французская тема. В Хабаровске, кстати, 300 солнечных дней в году — это очень комфортное пространство, и выглядит оно как картинка под импрессионистов.
Это было настолько сильное высказывание, что оно предопределило дальнейшее градостроительное развитие. В конце концов два главных бульвара Хабаровска — Амурский и Уссурийский — созданы вовсе не при Муравьеве, а в 1960-х, при Хрущеве, когда, кажется, ничего кроме пятиэтажек быть не могло. Тогда взяли в трубы две речки, впадавшие в Амур, и вместо них появились два великолепных линейных парка. А Уссурийский бульвар еще и упирается в парк «Динамо» с системой каскадных прудов — кажется, здесь должен был бы по-петербургски стоять дворец генерал-губернатора, а ничего подобного, это советский парк.
Дело не только в этих парках. Ну вот ты ходишь по этому городу и думаешь: что же это такое? Ведь те же самые, что и везде, пятиэтажки, те же брежневские пластины, та же «мраморная слизь» обкома 1970-х в стиле «сияющего соцмодернизма» на бескрайней площади Ленина, те же одноэтажные сараи придорожных магазинов — все это так знакомо и так не заставляет гордиться страной,— но что-то тут по-другому. Что они такое придумали, чтобы перекодировать это пространство? А дело в том, что Хабаровск пять раз, из года в год, получал (при вечном мэре Александре Соколове) статус «самого благоустроенного города России». Понимаете, у них везде парк. У них все дороги — это не проезды для грузовиков, а улицы, и красные линии на них — это ряды деревьев. И каждая пятиэтажка стоит не на пустыре, а в созданном специально для нее сквере. И пустырей там нет, а вместо них — парковые гостиные. И так весь город.
Парк ведь особая вещь не только потому, что и сам он — общественное пространство с особым типом городского поведения. Парк работает как художественная галерея, где картины — это пейзажи с кулисами из его деревьев. Это создает особую дистанцию в отношении окружающей жизни, дистанцию, так сказать, эстетического свойства. Тут любой вид становится театральной декорацией, и даже если это свалка металлолома — кажется, что это модная инсталляция, и даже если это вид на свиток с иероглифами, которые Бог рисовал неистовыми воинственными скачками,— это все равно умиротворяющая, гармоничная картина. Эта среда воспитывает в горожанине благожелательный взгляд интеллигентного человека.
Это, пожалуй, в России не очень распространено. И когда думаешь, что же делать с пространством советских городов, что делать с бесконечной «селитьбой», с промзонами, с километрами бетонных заборов, с автовокзалами и рынками с шаурмой, с сараями продмагов и колониями гаражей — ведь нельзя же это все снести, ведь это и есть русская цивилизация,— то в какой-то момент вдруг понимаешь — да это очень просто. Надо все сделать как в Хабаровске, одним приемом. Надо просто все засадить деревьями — и будет тебе счастье.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram