Оборотная сторона лужи

В прокате — «Панические атаки» одного из самых оригинальных и самых неровных отечественных режиссеров Ивана Твердовского, фильм, получивший в конце 2023 года главный приз фестиваля «Зимний». Изначально скептически настроенный Михаил Трофименков по большому счету мало что понял в этой страшной заполярной сказке, но капитулировал перед ее магической силой.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Что это, о чем это, как это сделано? «Панические атаки» настолько вещь в себе, что ответить однозначно на эти вопросы невозможно, да и нужно ли. Лучше нырнуть в фильм, как ныряет в мистическую лужу, выпрыгнув из окна второго этажа скучного панельного дома в поселке Никель Мурманской области, девушка Вика (Лена Тронина). И не то чтобы смириться с видимой монотонностью действия, но почувствовать в этой монотонности четкий, затягивающий ритм северного безвременья, северной бескрайности.

Какие ассоциации вызывают «Панические атаки»? Наверное, фильмы Аки Каурисмяки былых времен, времен его «Пролетарской трилогии», времен «Девушки со спичечной фабрики» (1990), где бессмысленное и безнадежное течение жизни взрывалось столь же бессмысленным и безнадежным, зато кровавым катарсисом.

Проще всего интерпретировать «Панические атаки» как черную социалку. Жить в Никеле удушливо в прямом смысле слова: серные испарения, знаете ли, от градообразующего комбината. Ими объясняет Вика приступы своей панической клаустрофобии.

«Дверь открой!» — этот вопль Вики пронзает все действие фильма. Ее все время где-то запирают. В ванной комнате, где в прологе над ней совершает некий обряд никельская штатная ведьма. В родном доме, где запирает дочь, рвущуюся уехать в Норвегию, мать (Светлана Камынина). На погранпункте, где своим служебным положением злоупотребляет офицер, пользующийся возможностью облапать недоступную экс-одноклассницу.

Кажется, единственное место, где Вика не будет биться в истерике и требовать открыть двери, это норвежская тюрьма, где найдет на долгие годы приют и покой ее истерзанная непонятно какими бесами душа.

Кстати, о бесах. Получению Викой загранпаспорта предшествует тот самый странный обряд в ванной комнате. Прыжок из окна в сюрреалистическую лужу невиданной глубины напоминает падение Алисы в кроличью нору, только разве что очень холодную. Еще одна такая кроличья нора — Кольская сверхглубокая скважина, возле которой тормозит везущий ее в Норвегию экс-парень ее сестры Никитос (Сергей Двойников). Делов-то — труба, якобы уходящая вглубь земли на десятки километров. Но, гласит местная мудрость, выкрикнув в эту трубу свои заветные желания, можно заручиться помощью адских сил.

Ну выкрикнула. Ну заручилась. Ну исполнились желания. Не совсем так исполнились, как представляла себе Вика, мечтающая остаться навсегда в волшебном королевстве норвежских эльфов, но исполнились-таки.

В этом вся загадка и все обаяние «Панических атак». Сквозь грубую и глухую социальность мерцает нечто сугубо иррациональное. Сквозь мистику ситуаций и поступков, беспощадных и самоубийственных,— социальное безумие провинциальной жизни. Укутанные теплыми чехлами автомобили, в которых милуются парочки, на улицах Никеля не менее сюрреалистичны, чем жаркие окна Киркенеса, за которыми кипит обаятельно тусовочная, но, как выяснится, и смертельно опасная жизнь.

Сюжет перехода границы, бегства из условного Никеля в столь же условную Европу слишком легко подверстать под актуальную повестку дня. Поверхностный, социальный слой вроде бы однозначен. Никакие эльфы не ждут, расправив крылышки, таких вот Вик ни в каком Киркенесе. История ее сестры Лены (Дарья Савельева), раньше Вики пересекшей границу, безжалостна.

Хочет ли Иван Твердовский сказать, что чужая тюрьма — дом, гораздо более милый для беглянок, чем родной дом-тюрьма? Вряд ли. Финальные эпизоды, вроде бы иллюстрирующие этот тезис, слишком странны, чтобы не навести на страшное подозрение: не посмертные ли это видения героини. Но и то, что родной дом-тюрьма лучше этих видений, он тоже не декларирует. Остается, в чем и заключается вся притягательность фильма, в плывущем, мерцающем, межеумочном пространстве.

И если какую-то мораль фильма и можно сформулировать, то она будет парафразом банальности «Там хорошо, где нас нет»: «Плохо там, где мы есть».