Юбилей Тегеранской конференции

Со времени проведения Тегеранской конференции прошло 80 лет. О ней читал в учебнике каждый советский и российский школьник (если, конечно, вообще читал учебники), ей посвящено немало мемуаров, документальных публикаций, фильмов, среди которых выделяется советский (с участием Франции и Испании) блокбастер — «Тегеран-43» (1980).

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Шпионский триллер режиссеров Александра Алова и Владимира Наумова (они же сценаристы вместе с Михаилом Шатровым) посмотрели в СССР 53 млн человек. Еще бы — в фильме снимались Ален Делон, Игорь Костолевский, Армен Джигарханян, Клод Жад и другие звезды советского и несоветского кино. И если в чем уверен среднестатистический читатель, так это в том, что в Тегеране был решен вопрос об открытии Второго фронта в 1944 году (что правда) и что нацисты готовили покушение на членов Большой тройки. Последнее является очевидной легендой. Почему — об этом ниже.

Первый полет Сталина

Главное, что надо знать о Тегеранской конференции,— это была первая личная встреча членов Большой тройки: британского премьера Уинстона Черчилля, президента США Франклина Делано Рузвельта и главы советского правительства, а также генерального секретаря ЦК ВКП (б) Иосифа Сталина. В ходе конференции, проходившей с 28 ноября по 1 декабря 1943 года, были приняты решения, определившие ход Второй мировой войны и в значительной степени послевоенное устройство мира.

Повестка дня конференции не была определена заранее, а ее материалы было решено не публиковать. Потом, уже после войны, конечно, опубликовали. Американская и советская версии, совпадая в главном, отличались в деталях, иногда существенных, ибо согласованных стенограмм не было. Поскольку очень многое — и весьма важное — происходило за пределами официальных встреч, незаменимым источником являются мемуары участников и свидетелей — Уинстона Черчилля, Эллиота Рузвельта (сына президента), переводчика Сталина Валентина Бережкова, начальника оперативного управления Генерального штаба Красной армии генерал-лейтенанта Сергея Штеменко и некоторых других. Следует иметь в виду, что воспоминания Бережкова и Штеменко были опубликованы в советское время и кое-что в их текстах опущено или изложено применительно к тогдашней официальной версии событий. К примеру, Штеменко «забыл» упомянуть среди пассажиров самолета, летевшего из Баку в Тегеран, на борту которого были Сталин, Вячеслав Молотов, Климент Ворошилов и он сам, Лаврентия Берию. Последний как бы «выпал» из советской истории.

Путь Сталина в Тегеран был самым коротким по сравнению с другими членами Большой тройки. Сначала — поездом до Баку, затем самолетом до Тегерана. Полетное время — 50 минут. Чтобы дать представление о степени секретности этой поездки: днем 24 ноября 1943 года заместитель начальника Генштаба генерал-полковник Алексей Антонов сказал Штеменко:

— Будьте готовы к отъезду. Возьмите карты всех фронтов и прихватите шифровальщика. Куда и когда поедете, узнаете позже.

В два часа ночи за Штеменко заехал нарочный из Кремля. Минуя московские вокзалы, машина выехала к железной дороге на какую-то незнакомую генерал-лейтенанту воинскую платформу. Здесь его поместили в купе вагона, в котором он был единственным пассажиром. Какое именно важное лицо он сопровождает, Штеменко узнал лишь на следующий день, когда был вызван с докладом к Сталину. Куда именно движется поезд, выяснилось лишь по его прибытии в Баку. Отсюда Сталину впервые в жизни предстояло совершить полет на самолете. Советская делегация отправилась на двух американских «Дугласах» (С-47). Один пилотировал командующий авиацией дальнего действия маршал авиации Александр Голованов, другой — полковник Виктор Грачев. Сталин предпочел лететь с полковником, сочтя, что тому чаще приходится водить самолеты, нежели маршалу. Только здесь, на аэродроме, Штеменко стала известна конечная цель экспедиции. «Дугласы» сопровождали три девятки истребителей: две — по бокам, одна — впереди и выше. Поразительно, что первое и второе лица советского государства летели в одном самолете. Случись что — это был бы двойной удар. Сталину летать не понравилось, и в дальнейшем на встречи с главами правительств союзных государств в Ялте и Потсдаме он отправлялся поездом.

Президенту Рузвельту пришлось пересечь океан на линкоре «Айова», прибывшем в Алжир, затем перелететь в Тунис, где он провел некоторое время с генералом Дуайтом Эйзенхауэром, пытаясь понять, тот ли это человек, на которого следует возложить обязанности командующего высадкой во Франции. Затем последовал еще один перелет — в Каир, где состоялась конференция с Уинстоном Черчиллем и Чан Кайши. Черчилль также прибыл на африканский континент морем, а затем прилетел в Каир. Оттуда (разумеется, порознь) британский и американский лидеры прилетели в Тегеран.

Еще один любопытный штрих: в составе американской и британской делегаций (имеются в виду лица, непосредственно участвовавшие в переговорах) было по девять человек, советской — только трое: Сталин, Молотов и Ворошилов. Зачем Сталин привез с собой Ворошилова, явно «вышедшего в тираж», не слишком понятно. К этому времени бывший нарком обороны, провалившийся дважды: во время советско-финской войны и в период Великой Отечественной, занимал должность начальника Трофейного комитета. По крайней мере, на этом посту он не мог причинить существенного вреда. Во время тегеранской конференции Ворошилов какой-либо существенной роли не сыграл, как, впрочем, и Молотов, эта тень Сталина. Очевидно, советники Сталину были не нужны. Это была его личная дипломатия.

Главного Сталин добился: твердого обещания открыть Второй фронт в мае 1944 года. Впрочем, особых усилий это не потребовало: Рузвельт был решительно настроен в пользу высадки во Франции. Он полагался на мнение генерала Джорджа Маршалла, назначенного им на высший военный пост в США — начальника штаба армии. Маршалл считал, что открытие фронта во Франции — кратчайший путь к победе над Германией, причем с наименьшими возможными потерями. Черчилль был, согласно его утверждениям в мемуарах, также сторонником высадки во Франции (операции «Оверлорд»), однако полагал целесообразным осуществить предварительно высадку на Балканах, даже если это приведет к небольшой отсрочке высадки во Франции. Как бы то ни было, Черчилль и Рузвельт сообщили о своем решении Сталину во время завтрака «только трех» (конечно, вместе с переводчиками). У Рузвельта была еще одна цель — заручиться согласием Сталина вступить в войну против Японии вскоре после победы над Германией. Американцам предстояло штурмовать японские острова, что было чревато огромными потерями. Согласие было получено. Конкретные сроки и условия вступления СССР в войну против Японии будут уточнены во время следующей встречи Большой тройки в Ялте в марте 1945 года. Ни в Тегеране, ни даже в Ялте никто еще не мог предвидеть относительно скорого успеха в создании ядерного оружия, что радикально меняло ситуацию.

Границы влияния

К числу других важных вопросов, подход к решению которых был в принципе определен в Тегеране, относился польский. Инициатором здесь стал Уинстон Черчилль. Он сказал Сталину: «Мы объявили войну из-за Польши, поэтому Польша имеет для нас большое значение. Нет ничего важнее, чем безопасность западной границы России. Однако я не давал никаких обещаний относительно границ». Черчиллю хотелось поговорить с русскими относительно будущих границ СССР и Польши «по душам». Разговор «по душам» в самом деле состоялся. Черчилль считал, что «Польша может продвинуться на запад, подобно солдатам, по команде "два шага влево". Если Польша наступит при этом кое-где на ногу Германии, то ничего не поделаешь, но сильная Польша необходима. Польша является инструментом, необходимым для европейского оркестра». Сталин также высказался за сильную Польшу. «Не попытаемся ли мы,— спросил Черчилль,— наметить линии границ?» — «Да».— «У меня нет никаких полномочий от парламента определять границы, и, как я полагаю, их нет и у президента. Однако мы можем здесь, в Тегеране, проверить, смогут ли главы трех правительств, действуя в согласии, наметить определенную политику, которую мы могли бы рекомендовать полякам, и посоветовать им принять ее». Сталин поинтересовался, должны ли они это делать без участия поляков. Черчилль ответил утвердительно и сказал, что позже, когда все будет неофициально согласовано между членами тройки, «мы сможем обратиться к полякам». Участвовавший во встрече министр иностранных дел Энтони Иден отметил, что его «очень поразило заявление Сталина о том, что поляки могут продвинуться на запад вплоть до Одера». Ему это очень понравилось.

Приведу полностью еще один фрагмент этого судьбоносного разговора в изложении Черчилля: «Сталин спросил, не думаем ли мы, что он собирается проглотить Польшу. Иден ответил, что он не знает, сколько Россия собирается съесть, а сколько она оставит непереваренным. Сталин сказал, что русские не хотят ничего, что принадлежит другому народу, хотя они, возможно, откусят что-нибудь у Германии. Иден сказал, что то, что Польша потеряет на востоке, она может получить на западе. Сталин ответил, что такая возможность существует, но он не знает, как поступить в данном деле. Тогда я показал при помощи трех спичек, как я себе мыслю передвижение Польши на запад. Это понравилось Сталину, и на этом мы разошлись».

Именно так и произошло впоследствии, и черчиллевские предложения при помощи «трех спичек» были продемонстрированы Рузвельту. В итоге позднее советско-польскую границу провели по «линии Керзона», предложенной британским министром иностранных дел в 1920 году. В составе СССР остались «восточные кресы» Польши, т. е. территории Западной Украины и Западной Белоруссии, а область Белостока, населенная преимущественно поляками, была возвращена Польше. Польша получила существенную компенсацию за счет территории Германии, и ее западная граница прошла по Одеру и Нейсе. Таким образом, еще в Тегеране были намечены контуры послевоенных границ. Тогда же была оговорена возможность обмена населением между СССР и Польшей.

Не нужно думать, что в Тегеране все шло гладко. Взрыв ярости Черчилля вызвал предложенный Сталиным способ обезопасить Германию на будущее. Сталин в «шутливом тоне» сказал, что германский генеральный штаб должен быть ликвидирован: «Вся сила могущественных армий Гитлера зависит примерно от 50 тыс. офицеров и специалистов. Если этих людей выловить и расстрелять после войны, военная мощь Германии будет уничтожена с корнем». «Английский парламент и общественное мнение никогда не потерпят массовых казней. Даже если в период военного возбуждения и будет дозволено начать их, английский парламент и общественное мнение после первой же массовой бойни решительно выступят против тех, кто несет за это ответственность. Советские представители не должны заблуждаться на этот счет»,— отреагировал Черчилль. Однако Сталин продолжал настаивать: «50 тысяч должны быть расстреляны». Черчилль вскипел: «Я предпочел бы, чтобы меня тут же вывели в этот сад и самого расстреляли, чем согласиться запятнать свою честь и честь своей страны подобным позором». В этот момент вмешался Рузвельт, предложив компромиссный вариант: «расстрелять не 50 тысяч, а только 49 тысяч человек». Президент, несомненно, рассчитывал свести дело к шутке.

Однако присутствовавший при встрече сын президента Эллиот Рузвельт, военный летчик, вдруг вмешался в разговор старших и произнес краткую речь, выразив надежду, что все решат солдаты, которые в ходе войны с Германией уничтожат не только десятки, но, может быть, сотни тысяч нацистов. Не ожидавший такого подвоха Черчилль «ушел в соседнюю комнату, где царил полумрак». «Я не пробыл там и минуты,— вспоминал премьер,— как почувствовал, что кто-то хлопнул меня сзади руками по плечам. Это были Сталин и Молотов; оба они широко улыбались и с живостью заявили, что они просто шутили и что ничего серьезного они и не думали. Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет, и мне никогда не приходилось видеть, чтобы он проявлял это в такой степени, как в этот момент. Хотя в то время — как и сейчас — я не вполне был уверен, что все это была шутка и что за ней не скрывалось серьезного намерения, я согласился вернуться к столу, и остальная часть вечера прошла очень приятно». Эллиот Рузвельт излагает этот эпизод несколько иначе, напирая на чрезмерное количество коньяка, выпитого премьером, что привело к утрате присущего ему чувства юмора.

Трудности перевода

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Еще одна стычка произошла во время празднования дня рождения Черчилля 30 ноября 1943 года. Премьеру исполнилось 69 лет, он был старшим среди триумвиров. И ему предстояло пережить их всех. На этот раз толчком послужил тост британского генерала Алана Брука, начальника имперского Генерального штаба. По воспоминаниям Эллиота Рузвельта, Брук говорил о страданиях британского народа и о выдающемся вкладе британцев в борьбу с нацистской Германией. В общем, больших, по его мнению, чем у других народов. Это вызвало почти немедленный ответный тост Сталина. Причем Сталин весьма дипломатично противопоставил американский вклад в военные усилия союзников британскому.

Этот тост нередко цитируется в литературе, причем по не совсем точному переводу в советском издании книги Эллиота Рузвельта («Его глазами») 1947 года. Собственно, неточно переведена последняя фраза. Привожу ее в собственном переводе по оригинальному изданию:

«Я хочу сказать вам, что, с советской точки зрения, сделали Президент и Соединенные Штаты для победы в войне. Самые важные вещи в этой войне — машины. Соединенные Штаты доказали, что могут производить от 8 тыс. до 10 тыс. самолетов в месяц. Англия производит 3 тыс. в месяц, в основном тяжелые бомбардировщики. Таким образом, Соединенные Штаты — это страна машин. Без этих машин, поставлявшихся по ленд-лизу, мы бы проиграли эту войну (Without the use of those machines, through Lend-Lease, we would lose this war.— As He Saw It. p. 196)».

В советском издании — «Эти машины, полученные по ленд-лизу, помогают нам выиграть войну». Нюанс здесь понятен. Редакторы советского издания явно не хотели создавать впечатление, будто Сталин признает зависимость СССР от поставок по ленд-лизу. Рузвельт-старший тут же отреагировал на тост Сталина, воздав хвалу мощи Красной Армии, которая «применяет эту технику и, в то время как мы здесь обедаем, упорно теснит нацистские полчища на их собственную территорию».

Замечу, что в воспоминаниях Черчилля стычка Брука и Сталина описана несколько иначе. Сталин, недолюбливавший Брука со времени его визита в Москву в августе 1942 года, высказался в том плане, что тот не любит Красную армию. Брук заверил, что Сталин ошибается, и в конечном счете дело закончилось как будто дружеским разговором.

В Тегеране обсуждались и другие вопросы — о будущем устройстве Германии, о том, как убедить Турцию вступить в войну на стороне союзников, о гарантиях независимости Ирана (как известно, оккупированного в августе 1941 года советскими и британскими войсками) и некоторые другие.

Ну а теперь — о якобы готовящемся покушении на членов Большой тройки. Об этом рассказал союзникам не кто иной, как Вячеслав Молотов, ссылаясь на данные советской разведки. «Поэтому мысль о том, что кто-то из нас должен постоянно разъезжать туда и обратно, вызывала у него глубокую тревогу»,— вспоминал Черчилль. Этим кем-то был президент Рузвельт, ибо американская миссия в Тегеране, в отличие от британской, находилась довольно далеко от советского посольства. По словам Черчилля, он «всячески поддерживал просьбу Молотова к президенту переехать в здание советского посольства, которое было в три или четыре раза больше, чем остальные, и занимало большую территорию, окруженную теперь советскими войсками и полицией. Мы уговорили Рузвельта принять этот разумный совет, и на следующий день он со всем своим штатом, включая и превосходных филиппинских поваров с его яхты, переехал в русское владение, где ему было отведено обширное и удобное помещение. Таким образом, мы все оказались внутри одного круга и могли спокойно, без помех обсуждать проблемы мировой войны».

Смысл затеи очевиден: залучить Рузвельта в советское посольство, установить с ним доверительные отношения, в каком-то смысле вбить клин между британцами и американцами. Но именно этого — установить доверительные отношения с советским лидером — хотел и президент США. Тем паче что по основному вопросу — об открытии Второго фронта — между ними не было разногласий. Что же касается возможного покушения, так ведь место проведения конференции было согласовано только 8 ноября, за 20 дней до ее начала. Возможно, немецкой разведке удалось получить о ней сведения, но вряд ли это произошло мгновенно. Организовать в столь сжатые сроки покушение в городе, переполненном советскими войсками и спецслужбами, да вдобавок еще и спецслужбами союзников, не слишком реально. Появившиеся в послевоенный период публикации о том, что сведения о готовящемся покушении добыл советский разведчик Николай Кузнецов, действовавший в украинском городе Ровно под именем немецкого офицера Пауля Зиберта, вызывают серьезные сомнения. Кузнецову о планах нацистов поведал, будучи подшофе, штурмбаннфюрер СС Ганс Ульрих фон Ортель, который не только рассказал ему о важной миссии в Тегеране, но и пытался завербовать для участия в ней. Источник — многократно издававшиеся воспоминания полковника НКВД Дмитрия Медведева, командира партизанского отряда особого назначения, к которому был прикомандирован Кузнецов. В них и приведен диалог Кузнецова с фон Ортелем:

«… фон Ортель рассказал, что он ездил недавно в Берлин, был принят генералом Мюллером (несомненно, речь идет о шефе гестапо Генрихе Мюллере, не имевшем отношения к организации диверсий за рубежом.— О. Б.) и получил весьма заманчивое предложение, о смысле которого Зиберт, вероятно, догадывается. Впрочем, он может сказать ему прямо: предполагается ликвидация Большой тройки. Готовятся специальные люди. Если Зиберт изъявит желание, он, фон Ортель, походатайствует за него. Школа — в Копенгагене. Специально готовятся террористы для Тегерана. Разумеется, об этом не следует болтать.

— Теперь-то ты понимаешь наконец, как щедро наградит нас фюрер?

— Понимаю,— кивнул Зиберт.— Но уверен ли ты, что мне удастся устроиться?

— Что за вопрос! Ты узнай сначала, кому отводится одна из главных ролей во всей операции.

Зиберт промолчал.

— Мне! — воскликнул фон Ортель и рассмеялся, сам довольный неожиданностью признания».

Видимо, не случайно жанр книги Медведева в последних изданиях определяется как роман. Рассказы о немецких парашютистах, заброшенных для организации покушения, вызывают не меньшие сомнения: расположение немецких аэродромов вряд ли позволяло осуществить подобную миссию.

Декларация, сбывшаяся наполовину

Наконец, поведение членов советской делегации совсем не похоже на поведение обитателей осажденной крепости. Скажем, начальник оперативного управления Генштаба Красной армии отправляется на автомобильную экскурсию по Тегерану, правда, переодевшись в штатское. По воспоминаниям Штеменко, кто-то принес ему плащ и шляпу: «Я облачился в них поверх военного обмундирования. Плащ был длинен. Шляпа не лезла на голову, но я сделал с ней что мог и в обличье заправского детектива отправился на машине в путешествие по вечернему Тегерану». Вот уж лакомая находка для шпиона! Однако же никто из ответственных за безопасность туристическому вояжу генерала не препятствует. Ну а переводчик Сталина Валентин Бережков и вовсе отправляется в город пешком, чтобы побродить по Тегерану в течение нескольких часов. Беспечность просто поразительная, если принимать всерьез страхи относительно нацистской агентуры, которой якобы кишел Тегеран. Товарищ Берия явно относился к своим обязанностям спустя рукава. Или — что гораздо более вероятно — считал, что город настолько зачищен от «подозрительного элемента», что ничего носителям секретов высшей категории на его улицах не угрожает.

По итогам конференции была принята короткая декларация трех держав, заслуживающая того, чтобы привести ее целиком:

«Мы, президент Соединенных Штатов, премьер-министр Великобритании и премьер Советского Союза, встречались в течение последних четырех дней в столице нашего союзника — Ирана и сформулировали и подтвердили нашу общую политику.

Мы выражаем нашу решимость в том, что наши страны будут работать совместно как во время войны, так и в последующее мирное время.

Что касается войны, представители наших военных штабов участвовали в наших переговорах за круглым столом, и мы согласовали наши планы уничтожения германских вооруженных сил. Мы пришли к полному соглашению относительно масштаба и сроков операций, которые будут предприняты с востока, запада и юга.

Взаимопонимание, достигнутое нами здесь, гарантирует нам победу.

Что касается мирного времени, то мы уверены, что существующее между нами согласие обеспечит прочный мир. Мы полностью признаем высокую ответственность, лежащую на нас и на всех Объединенных Нациях, за осуществление такого мира, который получит одобрение подавляющей массы народов земного шара и который устранит бедствия и ужасы войны на многие поколения.

Совместно c нашими дипломатическими советниками мы рассмотрели проблемы будущего. Мы будем стремиться к сотрудничеству и активному участию всех стран, больших и малых, народы которых сердцем и разумом посвятили себя, подобно нашим народам, задаче устранения тирании, рабства, угнетения и нетерпимости. Мы будем приветствовать их вступление в мировую семью демократических стран, когда они пожелают это сделать.

Никакая сила в мире не сможет помешать нам уничтожать германские армии на суше, их подводные лодки на море и разрушать их военные заводы с воздуха.

Наше наступление будет беспощадным и нарастающим.

Закончив наши дружественные совещания, мы уверенно ждем того дня, когда все народы мира будут жить свободно, не подвергаясь действию тирании, и в соответствии со своими различными стремлениями и своей совестью.

Мы прибыли сюда с надеждой и решимостью. Мы уезжаем отсюда действительными друзьями по духу и цели».

Относительно войны все сбылось. Относительно мира — нет.

Олег Будницкий, доктор исторических наук