В пятницу в Большом зале Филармонии заслуженный коллектив России Академический симфонический оркестр исполнил сюиту из балета "Золушка" Сергея Прокофьева и Четвертую симфонию Густава Малера. ВЛАДИМИР РАННЕВ застал Юрия Темирканова и его подопечных в отменной форме.
Программа была построена очень органично. Все сочинения — взрослая музыка про детство. По краям — неоклассицистические "Золушка" и Четвертая симфония, в центре — "Гадкий утенок" Прокофьева, сказка для голоса и оркестра. Это сочинение, написанное и исполненное впервые в 1914 году, услышать доводится очень редко. Но именно оно в свое время убедило критику, что молодой композитор способен на большее, нежели жесткий нонконформистский модернизм. Прокофьев открыл в себе лирического гения. Как позже выяснилось, этот дар редко кому давался из его современников, а потому дорогого стоил. И именно он освятил через тридцать лет изощренное мастерство, если не сказать волшебство, музыки "Золушки".
Конечно, эту партитуру оркестр знает не то что в лицо, а на ощупь. Но бывает, именно заигранные программы выходят скучными, рутинными. Попробуй заставь себя вдохновенно драть струны или выдувать воздух, когда все это уже сто раз переиграно, как производственный цикл на заводском конвейере. Есть, однако, два компонента качественной работы оркестранта: дисциплина и мотивация. В этот раз, видимо, сработали оба. Ведь этот концерт — генеральная репетиция перед большим гастрольным турне оркестра по Франции и Англии.
Для "Гадкого утенка" господин Темирканов подобрал идеальную вокалистку — Ирину Матвееву, солистку Мариинского театра. Она мила и обаятельна, лишена апломба примадонны и соответствующего воинственного антуража. Умеет петь без гортанного насилия и фальшивого артистизма, что бывает не часто. Наконец, обладает отменной дикцией. Я, например, понял абсолютно все слова. А когда слышал это сочинение ребенком, в музыкальной школе, оно показалось мне отталкивающим. Вот если бы мне тогда спела Ирина Матвеева, я бы посочувствовал, завороженный, злоключениям несчастной птицы, порадовался бы ее сказочному преображению.
Зато прилив совсем не детского воодушевления довелось испытать после антракта. Четвертая симфония Малера (1901) — одно из первых неоклассицистических сочинений европейской музыкальной культуры. Она освящена отзвуками аполлонического строя моцартовских и гайдновских симфоний, народных песенных мотивов. Спрашивается, зачем автору понадобилось обращаться к музыкальному языку венского классицизма, чего не хватало ему в интонационном строе своей эпохи? Утерянное время, на поиски которого автор направился, томило поздних романтиков, рефлексирующих над непостижимостью и отчужденностью основных эстетических категорий классицизма: ясного и цельного, гармоничного и совершенного. Поэтому нарочитая простота в этой симфонии обманчива. Это оплакивание простоты. Общее мажорное звучание симфонии разъедается болезненной тоской, а иногда и просто воплем беспомощного "мятежного духа" на закате XIX века. Эта двойственность и ее вскрытие — самая сложная и тонкая задача исполнительского концепта.
Юрий Темирканов предпочел не усугублять и не нагнетать симптомы позднеромантической депрессии в партитуре. С тех пор минуло множество эпох, и маэстро хватило мудрости не распаляться былыми драмами, но повествовать о них. Его Четвертая получилась Малером наоборот, словно это Моцарт написал симфонию про Малера. Опус прозвучал не глубокомысленным романом в звуках, а просто прекрасной музыкой со своей имманентной, свободной от культурологического подтекста, природой. И именно поэтому все качества вокала Ирины Матвеевой пришлись как нельзя кстати для финала симфонии, песни "Мы вкушаем небесные радости" из собрания народных песен "Волшебный рог мальчика", которую автор просил исполнять "голосом с детским веселым выражением, без малейшего пародирования".