премьера кино
В мультиплексе "Октябрь" состоялась московская премьера батальной драмы "Первый после Бога". Прототипом заглавного героя послужил советский суперподводник Александр Маринеско, рекордсмен по суммарному водоизмещению затопленных фашистских кораблей, получивший в фильме русифицированную фамилию Маринин. ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА заметила, что с упрощением фамилии сгладился и ухабистый жизненный путь героя.
Режиссер Василий Чигинский, не решившись откровенно признаться, что он боготворит своего Маринина, поручил выступить от авторского лица эпизодическому персонажу Елизаветы Боярской — ленинградской блокаднице, осенью 44-го приехавшей погреться в теплой столовой на нашей военно-морской базе в Финляндии. "Я увидела его и пропала",— сообщает девушка о герое Дмитрия Орлова капитане Маринине и вскоре действительно пропадает с экрана. Авторам, поглощенным любовными похождениями Маринина с какой-то шведской красоткой и сгущающимися вокруг него смершевскими интригами, недосуг особенно показывать, как столовская девчонка чистит картошку и укутывает ее оренбургским пуховым платком. Тем не менее повествование продолжается именно ее закадровым голосом, что производит несколько потусторонний эффект — рассказчицу мы не видим, зато она незримо присутствует везде: и на подлодке Маринина, и в постели шведки или за карточным столом, где он коротает свои досуги, и в кабинете, где особисты замышляют обложить морского волка.
Таинственное исчезновение персонажа, вроде бы собиравшегося активно вмешаться в развитие сюжета, не на шутку беспокоит: может быть, девушка в самом начале наложила на себя руки от невозможности подступиться к своему предмету и теперь витает, где хочет, бесплотным духом, подслушивающим и подсматривающим за всеми действующими лицами одновременно? Однако в финале подавальщица вдруг всплывает целехонька, что твоя субмарина, и подает последнюю реплику, наконец-то объясняющую название картины: "Для меня он навсегда останется первым после Бога". Недосмотрели, в общем, ленинградские семья и школа, не сумели убедить девочку, что Бога нет, иначе пришлось бы назвать фильм "Первый после Ленина" или, не дай бог, "Первый после Сталина".
Поверить в божественную природу персонажа Дмитрия Орлова с первого взгляда трудно. А со второго даже его дворянское происхождение кажется липовым. Исполнять обязанности Владимира Вдовиченкова, когда тот по каким-либо причинам недоступен для очередной бандитской роли, Дмитрию Орлову, безусловно, по силам — благодаря чрезвычайному внешнему сходству. Однако когда капитан-лейтенант Маринин голосом люберецкого качка рассказывает о своих белогвардейских родственниках (папа — вице-адмирал, брат — колчаковский офицер), хочется посоветовать допрашивающему его майору Смерша (Михаил Гомиашвили) в поисках замаскировавшейся контры посмотреть лучше в зеркало на свое лицо типичного грузинского князя, отмеченное неизгладимой печатью пажеского корпуса. В "Первом после Бога" многие выглядят не теми, за кого себя выдают — то обстоятельство, что еще один конкурирующий капитан в исполнении арийского блондина Сергея Горобченко носит фамилию Галиев и происходит из деревни под Уфой, можно объяснить разве что недоработкой абвера, внедрившего на советский флот своего резидента с шитой белыми нитками легендой.
Нордический татарин оказывается простым смертным, в то время как божественный Маринин выходит сухим из каждого морского боя. Однажды по пьяни простодушный комбриг (Владимир Гостюхин) пытается выведать у капитана-лейтенанта, как ему удается проходить минные поля, но тот отвечает уклончиво. В дальнейшем выясняется, что если и есть у героя какой-то секрет успеха, то такой же простой, как и у всех богов,— отсутствие жалости и способность легко жертвовать людьми. Когда во время очередного боя в дизельном отсеке марининской лодки возникает брешь и пожар и в нем остается один матрос, запертый за заклинившей дверью, Маринин ни секунды не колеблется и приказывает задраить люк. Если вы ждете после этого каких-то морально-нравственных рефлексий и оправданий — мол, ради спасения всего экипажа не страшно и пожертвовать жизнью одного человека, вы их не дождетесь. На все, как известно, воля Божья, и сомневаться в правильности божьих поступков было бы богохульством, которое не входило в художественный замысел авторов, прикрывших свое идолопоклонство лепетом влюбленной дурочки.