На Netflix вышла очередная экранизация «На Западном фронте без перемен» Ремарка, на этот раз немецкая. Радикальное отступление ее авторов от текста романа только усилило его пацифистский пафос.
Фото: Netflix
Фото: Netflix
Антивоенный роман Ремарка, опубликованный в Германии в 1929-м и вскоре запрещенный в ряде европейских стран (включая Чехословакию!), был почти сразу же экранизирован Голливудом — экранная версия, снятая Льюисом Майлстоуном уже в 1930-м, получила два «Оскара» (дело было еще до введения цензурных ограничений кодекса Хейса). Следующая попытка адаптации романа случилась в 1979-м: телеверсия Делберта Манна получила «Золотой глобус». Нынешняя, уже немецкая экранизация сделана для стриминга — и в ней накопилось достаточно перемен для того, чтобы говорить о фильме как о вполне автономном произведении; сравнивать проект Netflix с романом Ремарка — занятие бессмысленное и даже вредное.
Сходства между ними лишь в именах героев да времени действия (кажется, герои Ремарка даже сидели в окопах не напротив французов, как в фильме, а напротив англичан). Оптика Эдварда Бергера (в его фильмографии — эпизоды нескольких важных сериалов, таких как «Ваша честь», «Германия 83» или «Телефон полиции — 110»), очевидно, сформирована предыдущими экранизациями в куда большей степени, чем самим первоисточником; она принципиально отличается от взглядов участников и свидетелей той войны, знакомых нам по литературе. Герои канонических текстов об окопном аде — Гашека, Селина, того же Ремарка — смотрели на поля Вердена и Восточный фронт поверх тарелки супа, через бесконечные грязевые хляби, размешанные миллионами сапог и ботинок. Собственно текст Ремарка и начинается со штурма полковой кухни солдатами, вернувшимися с передовой. В мясорубке, ставшей логическим и технологическим продолжением промышленного конвейера, любая деталь — от школы, зажигающей в «железной молодежи» патриотический пыл, до разбомбленного блиндажа, в котором это чувство претерпевает изрядные трансформации,— устроена по образу и подобию всей системы. Каждый элемент свидетельствует об одном и том же, так что рассказ о каком-нибудь ловком капрале, вынужденном воровать свиней с кухни, дискредитирует идею «буржуазной войны» не меньше, чем натуралистическое описание газовой атаки.
Но Бергер смотрит на Первую мировую как раз через прицел. Следуя в общем сюжету классической экранизации Майлстоуна, неизбежно упрощавшей монолог главного героя Ремарка (здесь его играет театральный актер Феликс Каммерер, дебютирующий в кино), он безжалостно выбрасывает из нарратива ключевые сцены, чтобы заполнить место громыхающей баталистикой. И даже берет на себя смелость дописать финал — до заключения Компьенского перемирия в ноябре 1918-го (в фильме его почему-то преподносят как мирный договор), полностью обессмысливая всем этим горькую иронию названия романа. Нет, на фронте Netflix не тихо и не спокойно: в каждой сцене тут четко виден маркетинговый расчет, помещающий фильм в условную нишу военного экшена вроде «Дюнкерка», только концепцией попроще.
Фото: Netflix
Фото: Netflix
Фото: Netflix
Фото: Netflix
Фото: Netflix
Фото: Netflix
Фото: Netflix
Примечательно, что при всем обилии визуальных и звуковых эффектов, создающих у зрителя довольно сильный дискомфорт, «Фронт» так и не скатывается в «эстетику мясокомбината», свойственную российскому военному кино, особенно раннему,— но и не поднимается до уровня леденящего психохоррора позднесоветского кино (лучший пример — «Иди и смотри»).
Главным шокером становится грязь на лице главного героя. Вот его присыпает землей и пеплом после артобстрела, потом по этой угольной черноте текут вишневые реки крови. В кульминационной сцене — и фильма и романа,— когда герой Ремарка убивает кортиком своего первого француза во время контратаки, мы видим вместо лица уже многослойную, бело-желтую маску, напоминающую жуткий грим актеров театра буто. Как будто создатели этой экранизации разочаровались в возможностях литературного слова донести ужасающую истину до аудитории и решили действовать исключительно кинематографическими средствами, вновь и вновь бросая зрителя в атаку на колючую проволоку, под огнеметы, под лязгающие гусеницами диковинные танки, на крупный план ошарашенных лиц молодых актеров, слишком красивых для рассказа о воронке бессмысленной катастрофической войны, разверзшейся посреди Европы. Красота, требуемая самим форматом современного стриминга, сквозит тут в каждой мизансцене, в каждой секунде жестокого экшена, в силуэте бронемашины, черным стальным солнцем восходящей над линией окопного горизонта, в блиндажном натюрморте с остатками сытной французской трапезы, в величественных пейзажных интермедиях, очевидно призванных продемонстрировать контраст между невинностью природы и антропогенным адом (прием не работает — ад этот кажется частью той же природы). Но Бергену все же удается пройти, пусть и качаясь, по тонкой грани и заставить зрителя два с половиной часа смотреть на то, как покрытые коростой и кровью персонажи умирают и убивают друг друга посреди грязевого моря.
Достижение в целом невеликое — если бы только сценаристы фильма не протащили в ремарковский текст контрабандой важную отсебятину, ту самую фантазию о переговорах в Компьенском лесу и событиях следующих шести часов, до вступления в силу договоренностей о прекращении огня. Инсценируя фактически капитуляцию Германии, они наделяют командование обеих сторон всей полнотой ответственности за нынешнее и будущее кровопролитие. Несгибаемость французского маршала Фоша, диктующего побежденным жесточайшие условия перемирия почти прямо называется тем зерном, из которого спустя годы вырастет гитлеровский реваншизм. А почвой ему послужит неистребимое, наследственное, профессиональное людоедство кайзеровских военных династий, мыслящих мир в категориях шахматной игры. Именно тихие кабинетные сцены с участием людей в форме с позументом являются центральными главами этой трагедии — и неслучайно именно в них появляется единственная звезда в касте «Фронта» — Даниэль Брюль, почти, впрочем, неузнаваемый под накладными усами щеточкой. Тихие кабинеты, декорированные золотой лепниной и бархатом,— тот самый фронт, на котором ничего не изменилось ни за те четыре года, ни за следующие сто.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram