В галерее "Митьки-ВХУТЕМАС" открылась выставка Андрея Акишина "Резьба по камню". Три десятка его небольших композиций на библейские сюжеты — современное православное искусство, духовный ассамбляж.
Вначале кажется: археолог выставил свои находки. Потом думаешь: творчество какого-то ученого-реставратора, все сделано вприглядку не то на лицевые подлинники, не то на альбомы по древнерусскому искусству. Андрей Акишин, однако, просто художник: закончил художественно-графическое отделение Пединститута, член Союза художников, живописец-станковист. Лет восемь назад попал в артистическую колонию, обосновавшуюся в новгородском Юрьевом монастыре. Там, в Новгороде, и случилось с ним что-то вроде откровения. Стал собирать вымытые Волховом камни и по ним — поначалу и вовсе гвоздем, а потом уже обычным резцом — резать.
Говорит, что важен аутентичный материал, — до сих пор возит в петербургскую мастерскую волховскую гальку и новгородские дощечки. Долго присматривается к камню, к его сколам, пятнам и трещинкам, пока не увидит в нем всю композицию: задремавших в Гефсиманском саду апостолов, святого Егория, тычущего копьем в дракона, или пригорюнившегося на Патмосе Иоанна Богослова. Иногда обыгрывает саму форму гальки, так появились церковью не приветствующиеся изображения в профиль — ассирийские какие-то "Глеб" и "Пастух" — и насупившиеся, грустные "Рыбы", древний символ Христа. Рыба здесь вообще лейтмотив. Рыбку тащит в сетях человечек, спешащий на встречу с ангелом; на фоне огромной рыбины стоит, радостно разводя руками, апостол Андрей в "Чудесном улове" — то ли благословляет, то ли хвастается: во какую поймал.
Ощущение от этих резных миниатюр такое же, как от равеннских мозаик, когда жены-мироносицы у гроба Господня, недоуменно пожимая плечами и задирая брови, чуть не с кулаками наступают на архангела: куда, дескать, делось тело. Чудесная смесь набожности и наивности, веками выработанный жесткий канон и детская непосредственность примитива. В акишинской резьбе по камню как бы спрессовалась вся традиция христианского искусства: здесь не только новгородские резные кресты, Людогощинский или Алексеевский, — здесь и коптские ткани, и живопись катакомб, и византийские костяные плакетки, и романские капители, и миниатюры древнерусских рукописей. Даже чешская готика — во "Франциске Ассизском", проповедующем птицам. Но, несмотря на весь свой эстетизм, это камерное искусство совсем неброское, не напоказ, интимное, какой и бывает подлинная вера. То есть совершенно неподходящее для помпезных дворцов съездов вроде храма Христа Спасителя.
АННА ТОЛСТОВА