ярмарка искусство
Открылся "Арт-Манеж", одна из самых значимых ежегодных ярмарок современного искусства. Около 100 галерей заполнили пространство Манежа разнообразной живописью, как они это делают каждый год. В нынешнем году, впрочем, была заявлена специальная программа — архитектура в контексте современного искусства. На выставке побывал корреспондент Ъ ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Считается, что апрельская "Арт-Москва" у нас — это выставка актуальная и принципиальная, "Арт-Манеж" — более коммерческая, но приличная, а еще есть мартовский салон в ЦДХ, и это уж нечто, окончательно не разделяющее идеалов приличного арт-сообщества. Понять, почему так считается, трудно, но не знать этой табели о рангах тоже нельзя, потому что иначе можно сделать неловкость, и потом будет неудобно.
Мне, человеку сравнительно далекому от современного искусства, "Арт-Манеж" напомнил настроение центрального рынка в городе Тбилиси в советское время. Ценовой порог этого заведения позволял проникать туда только номенклатуре и старой аристократии, причем старая аристократия больше торговала, а номенклатура больше покупала. В связи с этим и продавцы, и покупатели были равно проникнуты парадоксальным настроением триумфальной брезгливости. С одной стороны, так сказать, я, дворянин и в некотором смысле грузинский князь, торгую здесь этим прекрасным бараном, и это вызывает у меня понятное чувство досады. С другой стороны, этот баран, несомненно, является перлом среди баранов, это триумф барана, и, если кто-нибудь способен в этом усомниться, я сейчас же зарежу его своим прекрасным кинжалом, которым, клянусь мамой, владел еще мой прадед. Так же и покупатели, пришедшие на рынок, с одной стороны, воспринимали его как светский раут, с лобызаниями и вопрошаниями о здоровье, а с другой — были слегка удручены, но и озабочены низменной задачей покупки еды.
Примерно так же средь галерей чинно двигалась аристократия и номенклатура современного арт-процесса, с брезгливой триумфальностью, но и быстрым интересом рассматривая стенды. Так же, как и на тбилисском рынке, где князь, торгующий кинзой и укропом, с незапамятных времен сидел на втором прилавке четвертого ряда, на привычных местах висели привычные вещи. Вот галерея "Кино" всегда продает Анатолия Зверева и Дмитрия Плавинского — и в этот раз перед нами опять прекрасная картина Плавинского, изображающая карнавал в Венеции. У них к тому же есть и новые вещи Лидии Мастерковой прямо из Парижа — как, еще не видел, пойди посмотри, парижская вещь, шик. А в третьем ряду посередине есть отличные плакаты 60-х годов — Марчелло Мастроянни, слушай, Марина Влади, не любишь? — Я, знаешь, тоже не люблю. А Бродского нет? Как нет, а кто есть? А с ним что случилось? А он здоров? А дети как? И так по всему рынку, то есть, простите, по всему Манежу.
Настроением некоторой брезгливости в отношении факта некоторой продажности выставленного, несомненно, прекрасного и некоммерческого искусства и было продиктовано решение отдать центр Манежа архитектурной экспозиции. Дело в том, что у архитектурной выставки, в отличие от выставки искусства, совершенно иной путь: там такое выставляют, что уж точно не продашь. Тут есть тоже своего рода парадокс, что архитектура, самое в общем-то продажное из искусств, призвана символизировать непродажность и чистоту искусства вообще, но так уж сложилось. Макеты, чертежи, инсталляции, видеопроекции, жуткие звуки — такое уж все некоммерческое, такое никому не нужное, что сразу видно — настоящее искусство.
Архитекторы, однако ж, тоже не дураки, чтобы стоять изображать некоммерческое на рынке. То есть в большинстве своем, и я бы даже сказал в подавляющем большинстве. Это была на редкость небольшая архитектурная экспозиция. Она свелась к следующему.
Юрий Авакумов выставил 16 листов формата А2, вставленных в одну раму, напечатанных под его кураторством в студии шелкографии Бориса Бельского. Сам Борис Бельский выставил 12 листов с композициями на тему военных кораблей, которая его всегда волнует. Единственная проблема этих произведений заключалась в их совершеннейшей камерности, никак не согласующейся с их функцией "держать центр" Манежа. Рядом с этими листами (кстати, вовсе даже не непродажными, а вполне драгоценными, способными украсить любую частную коллекцию) Ирина Коробьина поставила хороший плазменный телевизор. Предметом выставки, однако же, был не он, а фильм, снятый ею про конкурс на Мариинский театр, который уже неоднократно демонстрировался по ТВ, а также в режиме клубного просмотра в клубе на Брестской. Эта передача про конкурс с миллионным бюджетом была уж совсем некоммерческим продуктом, однако же, увы, и не искусством, а просто информационной телепрограммой. Так посреди рынка всегда бывает: кто-то один почему-то ни в чем не участвует, а просто стоит, радио слушает.
Рядом располагалась инсталляция из многих тысяч майонезных баночек, сложенных в форме трех башен, в каждую баночку была налита вода, а в некоторые положены кусочки цветного вещества. Это произведение Петра Белого из Санкт-Петербурга (на выставке, кстати, можно было увидеть и его великолепные офорты) называлось "Сон диктатора" и, наверное, производило большое впечатление на молодежь, не жившую в советское время. У тех же, кто там пожил, неправильное впечатление создавалось от сходства инсталляции с оформлением витрин продмагов в 60-70-е, где продавцы от незанятости торговлей за неимением продаваемого любили складывать консервы как раз в такие башни. Так что получалось, что диктаторам снятся витрины пустых магазинов, что как-то излишне концептуально.
Я бы сказал, что идея некоммерческих архитектурных инсталляций в центре коммерческой выставки искусства провалилась, потому что увидеть даже и конъюнктурно продаваемое полотно художника Зверева на выставке как-то естественнее, чем посмотреть там же телепрограмму Ирины Коробьиной. Если бы не два "но". Первое — это произведение Леонида Есипова, который в той же студии шелкографии Бориса Бельского сделал два прекрасных фотопортрета "Рабочего и колхозницы". Снятые в упор, и напечатанные на больших листах металла лица мухинских героев производят впечатление фантастических монстров, очень страшных, но и безумно величественных. Это великолепное произведение, и ему, я думаю, суждено ближайшие несколько лет кочевать с выставки на выставку, чтобы потом всплыть где-нибудь в Америке или Германии.
А второе "но" — это главный объект выставки, огромная колонна, сплетенная по технологии корзины Николаем Полисским. Полисский — удивительный художник, который уже несколько лет создает фантастические архитектурные монументы методом народных промыслов и силами жителей деревни Никола-Ленивец. Эта колонна продолжает серию его зиккуратов из сена, Эйфелевой башни из хвороста, гигантского акведука из снега и средневекового замка из березовых поленьев. По замыслу она, видимо, должна была вписаться в колонный ряд Манежа, но не вписалась. Она стоит отдельно, совершенно невозможная по форме (это колонна-трехстволка), гордая и прекрасная, это фантастический памятник русской технологии и русскому чувству формы. Людям, которые плетут колонны из корзин, неведомы противопоставления актуального и салонного, продажного и чистого искусства, их колонна величественна, как Александрийский столп, и сияет как елочка — она создает вокруг себя небольшую зону настоящего праздника.
Так что это только на первый взгляд кажется, что вся эта тончайшая игра в коммерческое-некоммерческое и условности брезгливо-незаинтересованной заинтересованности, которой предается арт-сообщество, странна и бессмысленна. Напротив, почему-то в результате игры по этим правилам создаются произведения, которые перерастают эту игру и тем самым ее оправдывают. Весь Манеж вдруг кажется не тбилисским рынком, а форумом в Риме, где тоже был рынок и где вокруг колонны Траяна шла интенсивная торговля, полная всяческих условностей.