Лидер группы «Мегаполис» Олег Нестеров в разговоре с Максом Хагеном рассказал о старых и новых ориентирах, мышлении проектами и движении вперед через прошлое.
Фото: Кирилл Беляев, Коммерсантъ
— Сегодняшняя программа поделена на секции — «Нечет», «Чет», «Zero», «Красное», «Черное». В чем для вас смысл этих обозначений?
— Это такое небесное казино. Как известно, шанс выигрыша в любом казино — два с половиной процента в любой ситуации, по теории игр. Мне кажется, я вычитал мысль у Нассима Талеба в эссе «Черный лебедь», что есть некое небесное казино — или назовите это как угодно. Любые ситуации, происходящие во вселенной, все равно имеют положительную динамику. Мир наш развивается, что бы ни происходило, и развивается в нужную сторону, правда всегда побеждает. Так что это такое зашифрованное послание. Если мы говорим о небесном казино, то, конечно, мы говорим о бесконечности. И музыка, в отличие от математики, только и может описать эту бесконечность. Если ты занимаешься музыкой, то тебя закономерно не должны интересовать вещи меньше бесконечности. С этим мы и пытаемся жить.
Я бы еще добавил, что мы организовали эти четыре с половиной части таким образом, чтобы каждая из них имела свой оттенок, свою философию, специального гостя. И организовывали их не в хронологическом порядке, а определяя песни по валентности. Плюс основная установка не превращать концерт в традиционный юбилей и чествования. Мы играем и старые, и новые песни, но главное, чтобы каждая песня прочитывалась как в первый раз. Как будто мы с ней впервые на сцене. Нам важно зафиксировать сегодня «Мегаполис» именно в таком состоянии — вечная молодость. Вот, мы такие, это наша новая точка отсчета.
— «Мегаполис» в этом небесном казино крупье или игрок, у которого от выигрыша до потери всего лишь одно движение?
— Мы не банкуем, мы участвуем в игре. И можем выиграть. В принципе, если описать все наши 30 лет кратко, то это годы немыслимой удачи во всем. И не в последнюю очередь в неудачах, потерях, четырнадцатилетнем молчании. Но при этом возможность войти в одну и ту же реку второй раз, обрести собственный голос, который я когда-то потерял, найти новых музыкантов… На что бы мы ни ставили, все равно это была удача.
— История «Мегаполиса», по-моему, довольно четко делится на три части. Начальный успех, непонятный конец 1990-х и начало 2000-х, а потом «перезагрузка» с «Супертанго»…
— Проще, конечно, делить на две части. Но… нет, на самом деле, конечно же, три. Нужно учитывать этот период музыкальной аскезы, когда мы ничем не занимались, кроме продюсирования с Михаилом Габолаевым других артистов. Единственное, я бы причислил альбом «Гроза в деревне» к тому же непонятному времени. На мой взгляд, это самый неудачный наш альбом, хотя замах был хороший, и в нем есть интересный материал. Но этот альбом пел не я, а какой-то другой мальчик. И в этом замахе, может быть, мы были недостаточно взрослыми, чтобы осуществить все задуманное.
— Можно ли говорить, что пауза, когда «Мегаполис» затих, произошла из-за того, что вы в чем-то потерялись. Наступило немного бешеное время — и в хорошем, и в плохом смысле. Многие музыканты, начинавшие в 1980-х, были, на мой взгляд, дезориентированы возможностями и переменами.
— Мне кажется, что у нас было два этапа обретения. 1980-е — Московская рок-лаборатория, рок-клубы и рок на стадионах. Потом пауза, когда вся страна слушала «сиротскую песню», а потом клубное движение. Оно как раз для «Мегаполиса» сыграло важную роль: мы оказались любимой группой московских студентов, не вылезали с концертов и очень хорошо себя чувствовали. Это уже 1990-е. Ну а то, что началось в 2010-х, я имею в виду наше движение, к клубам уже никакого отношения не имеет.
— У вас у самого произошла некая личная «перезагрузка» в 2000-х… Сравнивать «Мегаполис» и Олега Нестерова образца 1990-х и 2010-х почти невозможно.
— Да. Но мы не единственные. Была же английская группа Talk Talk, которая начинала с нововолновых хитов, а потом ушла в астрал, собирая на студийные сессии по двадцать человек. Это тоже путь, и мы его тоже прошли. Что касается лично меня, то настроиться и сделать еще одну попытку мне помогла просто жизненная и личная ситуация. У меня в какой-то момент включился обратный отсчет. Я даже помню этот момент, я принимал душ и вдруг понял, что счетчик тикает и скоро ничего не будет — и важно успеть что-то сделать. Пока мы записывали «Супертанго», счетчик так и тикал. Но это и самое сладкое время для художника, когда интересы для тебя ничего не значат — для тебя важны идеи. И каждая нота, и каждая буква пропускается через эту призму идеи как последний раз. В этот момент вообще все ясно, и человек, который все делает как в последний раз, — это крайне счастливый человек. Конечно, некоторые художники этим спекулировали. Но понарошку так нельзя. Если делать как в последний раз, то нужно по-настоящему, иначе ничего не получится. А когда я поставил последнюю точку в «Супертанго» — буквально, как только закрыл самый последний готовый файл — тут же вспомнил, что однажды гадалка нагадала мне жить до 90 лет. И началась моя новая эра. Но альбом возник и до сих пор никуда не делся. Он держит нас на концертах, и нам этот альбом важно и… сладко играть.
— Интересно, что вы вспомнили группу Talk Talk. Я, например, когда слушал ваш последний альбом «Zerolines», все больше вспоминал Tindersticks.
— Но ведь они тоже были нашими героями в 1990-х и начале 2000-х. Например, саундтрек «Nenette et Boni» услышал я у Троицкого в «FM Достоевский», и что-то щелкнуло. Но это как обретение собственного «я». Как зеркало — его поднесли к твоему лицу, и, оказывается, ты вот такой. Пусть даже ты увидел кого-то другого.
— В итоге получается, что ваше истинное «я» далеко не ироничный парень, который некогда пел про утро в деревне, яйца дрозда и Карл-Маркс-Штадт, а тот самый Олег Нестеров из последнего десятилетия.
— (Смеется) Ну да. Мне эти ситуации крайне нравятся. И все эти фокусы и постмодернизм остались в прошлом. Но никуда не деться. Ведь эти шутки когда-то чуть не похоронили группу, за что я несу персональную ответственность. Слава богу, потребовалось 14 лет хождения по пустыне, чтобы нас смогли воспринимать нормально и не кричать из зала: «Карл-Маркс-Штадт!»
— В самом начале ваш коллега и поэт Александр Бараш написал целый манифест — шесть намеков, что такое группа «Мегаполис». Очень милый, романтичный и, пожалуй, наивный. Что-то еще осталось из этого, да и удавалось вообще ли следовать тем заявкам?
— Если честно, лучше перечитать и понять для себя, что осталось. Но главное, что остался сам Александр Бараш. Мы погружались в «Супертанго» вместе с ним, и если бы не он и его стихи, то не было бы того альбома, который получился. Конечно, все это были такие… мальчишеские игры, романтика. Бараш написал манифест, а мы принялись взрослеть — и стали вот такими дядьками с седыми бородами.
— Начиная с «Супертанго» — и это еще одна важная черта вашей «перезагрузки» — «Мегаполис» работает даже не столько альбомами и музыкой, сколько концепциями. «Супертанго» — концепция конца, «Из жизни планет» — сценарии и музыка к неснятым фильмам, а прошлогодний «Zerolines» — больше музыкальный эксперимент, который альбомом-то и не предполагался.
— Да, «Супертанго», пожалуй, можно назвать последним альбомом «Мегаполиса». Теперь началась эра проектов. «Zerolines» — проект интуитивной музыки со сложной и, казалось бы, выдуманной историей. Но эта история реальна. Он был записан 15 лет назад, но только прошлой осенью был сведен, и мы научились его играть. Или «Из жизни планет» — мультиплатформенный проект… Проектами мыслить очень интересно, каждый раз ты втягиваешься в какую-то игру. Но зарекаться тоже нельзя. Вдруг нам захочется записать какой-то очень важный для нас альбом, который не будет проектом или концепцией.
— Вы написали для соцсетей очень теплый пост про Евгения Федорова из Tequillajazzz и Zorge, в котором назвали его самым близким вам по духу музыкантом. В чем вы видите такую общность?
— Мне кажется, что, например, нас сближает литература. Нас сближает подход к музыке и сама музыка — у Федорова музыка всегда была такая, самостоятельная, с точки зрения Петербурга, какие бы проекты он ни делал. Есть еще выражение «одного поля ягоды», и я чувствую очень близкую связь с ним и его музыкой. Он прямо свой-свой. Иногда даже удивительно, что мы живем в разных городах. По-моему, он мог бы жить в Москве, или, наоборот, я мог бы жить в Петербурге. Но из всех питерских музыкантов он мне ближе всех по духу.
— Хотя «Мегаполис» считался классической московской командой, иногда кажется, что с вашей нынешней сдержанностью вы действительно могли бы быть из Петербурга…
— Как интересно! Знаете, возможно, это называется «быть, а не казаться». Кажется, мне сейчас сделали самый главный комплимент. Но я думаю, что почти наверняка какой-то из моих будущих проектов приведет меня сюда, и я здесь просто поживу.
— С обращениями к ретротематике, вроде того же «Из жизни планет» или книги «Небесный Стокгольм», как вы относитесь к подходу, который существует в современных телесериалах вроде «Оттепели» или «Оптимистов» — такой симпатичный Советский Союз напоказ.
— Я не считаю, что занимаюсь напрямую ретро. Я больше исследую эпоху, время, когда все получалось. И исследовать время, когда все получалось во время, когда получается не все, очень важно. Все эти невоплощенные замыслы, которые я описываю в книгах и о которых рассказываю в своих проектах, это прежде всего взгляд, обращенный в будущее. Настоящему, чтобы заглянуть в будущее, требуется вчерашний день. Как говорил Отар Иоселиани, мы должны построить мост между тем, чем закончилась Империя, и тем, что будет после, с точки зрения культуры — чтобы водопровод не разрушили варвары. Поэтому в этот мост нужно поставить еще одну опору, чтобы нынешние двадцатилетние постарались тонко и тщательно со всем этим разобраться. Понять, что было, а чего не было, что важно, а что нет. Плюс это еще и система координат. В силу ряда причин «оттепель» сразу же была отвергнута в 1965-м, будто ее и не было. Не вспоминали ни Хрущева, ни того, что было с ним связано, — все сгинуло в анекдотах. Я считаю крайне важным делом исследование и прощупывание этого времени через выставки, разные фильмы и сериалы. В первую очередь они важны для движения вперед. Если вы что-то недоделали или недоучились в прошлом, то вам неизбежно придется вернуться, доделать и доучиться, чтобы идти дальше.