Премьера танец
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
В Большом зале Культурного центра ЗИЛ современная труппа "Балет Москва" представила премьеру танцевального спектакля "Завод машин", поставленного Анастасией Кадрулевой и Артемом Игнатьевым на специально написанную музыку Андрея Кулигина. Рассказывает ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
Вообще-то это событие из ряда вон выходящее. До сих пор заказывать композиторам музыку к балетным спектаклям разрешал себе преимущественно Большой театр. Скромный Культурный центр ЗИЛ отважился пойти по его стопам: объявил конкурс на создание музыки к 100-летнему юбилею завода и к 80-летию собственной — культурной — жизни. Победителю гарантировали постановку, конкурс выиграл Андрей Кулигин. На премьере его "Завод машин" прозвучал в исполнении главных специалистов по современной музыке — ансамбля "Студия новой музыки" и молодого маэстро Филиппа Чижевского, вскочившего за пульт в последний момент, как на подножку тронувшегося поезда, и сбежавшего от своих музыкантов за несколько минут до завершения спектакля. Музыканты, впрочем, тоже покинули свои места преждевременно: сначала по проходу погруженного в темноту зала прокрались к выходу медные, потом сорвались со своих мест виолончели, рысцой протрусили духовые. До последнего аккорда продержался ксилофонист, роль которого в спектакле была едва ли не основной: без его звонкокапельной перкуссии "Завод машин" явно не заработал бы.
Ненатужный юмор музыки, вносившей в лязги "заводских" шумов и запилы струнных ноту ностальгической лирики, подхватил художник-постановщик Сергей Илларионов, распахнувший сцену до каменной стены здания КЦ. Закрепленные на ней шеренги батарей центрального отопления он оплел тускловатыми "лампочками Ильича" — получилось нечто неоспоримо заводское и одновременно комнатно-родное. Трубы, вкривь и вкось свисающие с колосников, недвусмысленно намекали на промышленное производство и в то же время выглядели натуральной супрематической композицией. Людская масса, когда танцевала в серых майках и трусах-боксерках, вроде бы обозначала сырье, людское и промышленное, а в тренчах, куртках и штанах — уже продукт, социальный и заводской.
Ту же озорную двусмысленность подхватили хореографы: Анастасия Кадрулева и Артем Игнатьев избежали как очевидной опасности сымитировать знаменитые образчики советской эпохи (вроде "танцев машин" ансамбля Моисеева из сюит "День на корабле" и "Праздник труда"), так и искушения выпустить на сцену персонифицированных пролетариев. Свою задачу создания танцевального человеко-завода они — редчайший случай в отечественной практике — решили преимущественно формальными средствами, конструируя пространство, геометрию мизансцен, регулируя амплитуду танца, его темп и ритм. Куча переплетенных тел перекатывается по сцене — это первоначальный хаос созидания; куча растягивается по сцене в рыхлую диагональ, постепенно структурируется в круги, линии — процесс созидания обретает направление и цель. Марши трудящихся со знаменем, рупором и громогласными, усиленными рупором, тезисами (типа "Единственным направлением для творчества стало конструирование функциональных машин и механизмов") вроде бы часть производственной жизни. Однако знамя здесь не носят — оно носится само (человек со стягом проскакивает из кулисы в кулису, по пути прокручивая чуть ли не кульбиты). А во время "митингов" толпа то выстраивается в пирамиду — визуальный образ структуры власти, то растекается по окрестностям сцены этакой инертной массой народонаселения.
К середине спектакля с колосников в клубах дыма спускается холодильник "ЗИЛ", вокруг него начинают роиться люди, грызя яблоки (то есть вкушая прелести грехопадения) и завязывая небурные, но вполне интимные отношения. После этого энергия спектакля иссякает — вместе с "эпохой потребления" сцену накрывает очевидный "застой", выраженный опять-таки с формальной отчетливостью: все выразительные средства перепробованы, уже виденные комбинации повторяются в других ракурсах — действие буксует, как ЗИЛ в 1970-е.
Возможно, этот ступор не запланирован хореографами, равно как и исполнительский разнобой. Среди 13 артистов-"современников" "Балета Москва" необходимой физической и технической подготовкой обладают едва ли две трети, а хорошей — человека четыре, глядя на которых и можно понять, что, собственно, за комбинации сочинили авторы. Поначалу разбалансированность танцовщиков, их несинхронность, неодинаковая амплитуда движений изрядно раздражают. Однако со временем в самой расшатанности танца чудится некий художественный умысел: ведь если бы все артисты работали как единый механизм, доделывая поставленное до требуемого совершенства, танцевальный портрет оказался бы не похож на свой прототип — автомобильный завод имени Лихачева.