Инсталляция театр
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Электротеатр "Станиславский" отметил двухлетие своего ребрендинга и открытия после реконструкции под руководством Бориса Юхананова видеоинсталляцией знаменитого британского режиссера Кейти Митчелл "Пять истин". Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
На несколько месяцев в фойе электротеатра разместился павильон-комната с десятью прямоугольными видеоэкранами разного размера внутри. Несколько лет назад британский режиссер Кейти Митчелл, сегодня уверенно входящая в десятку самых интересных европейских постановщиков, придумала этот проект для лондонского Музея Виктории и Альберта. Выбрав в качестве материала сцену самоубийства шекспировской Офелии, Митчелл попыталась представить себе, как этот эпизод выглядел бы в постановке пяти великих театральных режиссеров прошлого века — Константина Станиславского, Антонена Арто, Бертольта Брехта, Ежи Гротовского и Питера Брука. То есть тех, кто не только (а в паре случаев — не столько) ставил великие спектакли, а оставил миру цельные системы взглядов на то, каким должен быть театр.
Конечно, выбор и темы, и способа высказывания здесь неслучаен. Кейти Митчелл часто, если не почти всегда, посвящает свои работы, как говорится, женским судьбам — конечно, не в бытовом, мелодраматическом, а в принципиальном, философском измерении. Сама режиссер от лавров едва ли не главной феминистки мирового театра мягко отказывается — видимо, из скромности. Так или иначе, но доведенная до отчаяния, отвергнутая Гамлетом Офелия — законная героиня Митчелл. А показанная теперь и в Москве работа может считаться подступом к спектаклю "Комната Офелии", сделанному британкой пару лет назад в берлинском театре "Шаубюне" — там зрителю предложено было посмотреть на весь сюжет "Гамлета" из этой самой комнаты. Предполагая, как может выглядеть Офелия "от Станиславского" или "от Брехта", режиссер, вероятно, уточняла для себя, какой должна предстать на театральной сцене Офелия "от Митчелл".
Каждому из пяти великих режиссеров-реформаторов отдано по два экрана. Митчелл прославилась спектаклями, в которых кино скрещено с театром и где видеореальность творится прямо на глазах у зрителя. При этом технология монтажа изображения и звука сама по себе становится для режиссера сильнейшим средством интерпретации того или иного сюжета. Поэтому два ракурса, используемые для каждого из пяти сюжетов, создают хорошо знакомый "монтажный" объем, пусть и камерный. Объем тем более содержательный, что всех Офелий играет одна и та же актриса, меняющаяся до неузнаваемости Мишель Терри.
Каждый сеанс длится десять минут, но оставаться в "комнате Митчелл" разрешено сколь угодно долго. Вообще, смотреть "Пять истин" можно разными способами. Театроведы, возможно, предпочтут угадайку — тогда нужно зажмуриться в начале, чтобы не видеть титров с фамилиями режиссеров, и пытаться распознать, кто есть кто (в версии Брехта Офелия освещена отстраняющим холодным светом и исполняет зонг; у Брука она нежна и уязвима; у идеолога "театра жестокости" Арто лицо все время преломлено линзами — мир плывет и реальность распадается; Гротовский контрастен, требователен к зрителю и несколько истеричен; Станиславский правдив в деталях — глядя на лицо девушки, которое вот-вот скроет вода, трудно не замереть от ужаса и сочувствия). А кто-то из любознательных неофитов, вероятно, захочет посмотреть все варианты целиком, от начала до конца, последовательно переходя от одного к другому и пытаясь уловить все нюансы той или иной системы. Кажется, однако, что самое правильное — не зря же все экраны помещены автором в одно пространство — смотреть одновременно, постоянно вращая головой и пытаясь схватить взглядом ежесекундные различия.
Сюжет выбран драматический (хоть и закулисный — в самой трагедии Шекспира сцены смерти Офелии нет), для юмора в нем места не находится, но, как в каждом десятиминутном экстракте, извлеченном из серьезного учения, в работе Митчелл можно найти и привкус интеллектуальной пародии. Оценить ее все-таки могут лишь искушенные, знатоки. Остальным, однако, выставка тоже несет важное послание, особенно актуальное здесь и сейчас: интерпретаций хрестоматийных сюжетов может быть ровно столько, сколько есть художников, берущихся за эти сюжеты. То есть сколько угодно и каких угодно. В разнообразии и равноценности истин, а вовсе не в следовании кем-то выбранной для всех системе и заключена главная радость театра.