Никогда мне не удавалось увидеть миланский замок Сфорца, в котором 23 февраля 2016 года прощались с Умберто Эко, при свете дня. Почему-то всегда это было уже после захода солнца — ноги сами несут от собора Дуомо через прямые улицы, через миланские трамвайные пути туда, где на взгляд издалека вообще ничего нет, клубящаяся пустота, и наконец еще один шаг — и различаешь кремлевские зубцы. Башни московского Кремля строил Пьетро Антонио Солари, но кто придумал зубцы на стенах? Скорее всего, Аристотель Фиораванти, строитель Успенского собора: до того как его обвинили в подделке монеты, он много лет работал со строителем миланского кремля, Антонио Филарете — там, видимо, и подсмотрел. Филарете, архитектор, астролог и теоретик, выдумал в 1465 году Сфорцинду, идеальный город, где от центральной крепости лучами расходятся проспекты, объединяемые кольцевыми дорогами, а с внешним миром утопия сообщается, в том числе, широкой рекой. Конечно, в этом городе мы и обитаем. И тут тоже почти всегда темно, хотя мы знаем, что бывают и светлые дни.
Конечно же, идеальные, мы тоже были бы итальянцами. Мы бы, как в "Маятнике Фуко", работали консультантами в издательствах и торговали бы старыми книгами в семейных московских букинистических магазинах. Все мы помнили бы, оказываясь на Никольской улице, что Михаил Триволис, в Москве известный как Максим Грек, в молодости дружил с издателем Альдом Мануцием. И альдины по приезде в Москву у него были отобраны. И их наверняка держали в руках русские первопечатники. А потом, по слухам, Фиорованти построил русскому царю Ивану Васильевичу подземное книгохранилище, и Либерея, в которой, видимо, эти книги и упокоились, где-то там под Кремлем и сгинула. Мы, что твой профессор-семиотик, жили бы в мире, где история не могла иметь никакого начала, поэтому всегда продолжалась и в силу этого не могла бы иметь окончания. Мы ссорились бы у стойки бара с эспрессо в руке, мешающем пожестикулировать, покрутить пальцем у виска, приложить руку ко лбу в отчаянии, о вещах непостижимых. О Мануции, о Греке, о наследии Византии, о старых комиксах, о мадонне Бедности, о франкмасонах, о бразильских культах, о тайном смысле метрополитена, о Берлускони, о социализме. Все о прочитанном в книгах, конечно. В основном да, о прочитанном.
И, конечно, мы бы предпочитали одеваться именно у итальянских, у миланских портных. Впрочем, да, мы и так это предпочитаем. Но о том, был ли в России Ренессанс, историки все еще спорят. О нас, увы, спорят гораздо меньше. Мы неидеальны.
Может ли быть профессор Эко, показавший нам в своих книгах, как естественно быть внутри истории, а не снаружи, как неотделимо от истории все, что мы делаем, случаен для этого абсолютно европейского города — Москвы? Лишь после того, как он умер, я удосужился узнать, откуда взялась фамилия — Эко. Дед профессора был подкидышем, и в приюте ему вписали в документы вместо фамилии аббревиатуру от латинского Ех Caelis Oblatus, "с неба ниспосланный". Ну да, ниспосланный. Не только Италии, еще одной нашей родине, не только Европе — но и к миланским зубцам Кремля, в эту часть единого мира. У кого есть книги, тому нет границ.
Сказать вот так, а потом можно позволить себе умереть — это нам и было сказано.