Режиссер Элем Климов
1974 год
Кино о разложении царизма
"В разговоре с Юсуповым <...> я сказал, что убить всего лучше ударом; можно будет потом привезти труп в парк, переехать автомобилем и симулировать несчастный случай. Говоря об орудии, которым можно было бы покончить с человеком без шума и без улик, я указал ему для примера на лежащий на моем столе кистень <…> с двумя свинцовыми шарами на коротенькой гнущейся ручке. Его я еще до войны купил за границей"
(Василий Маклаков)
"Госкино СССР и авторы фильма исходили из задачи создать художественную иллюстрацию ленинского определения предреволюционных общественно-политических процессов в России: "Первая революция и следующая за ней контрреволюционная эпоха обнаружила всю суть царской монархии, довела ее до "последней черты", раскрыла всю гнилость, гнусность, весь цинизм и разврат царской шайки с чудовищным Распутиным во главе ее""
(Филипп Ермаш, председатель Госкино)
Все-таки у режиссеров изумительно крепкие нервы: за 20 лет аппаратного трагифарса вокруг "Агонии" Климов "лишь дважды" задумался о самоубийстве. Запускали фильм (1966) как подарок "Мосфильма" к 50-летию Великого Октября, а завершили почти к 60-летию (1975). В Европу его выпустили в 1981-м, а на экраны СССР — только в 1985-м. Трижды менялось название: "Мессия", "Антихрист", "Агония". Щедрые хроникальные вставки, по мировой моде 1960-х, через 10 лет устарели, через 20 — бесили. Зато крамольные исторические ассоциации, в 1960-х безосновательные, в 1975-м напрашивались сами собой: пожалуй, власть начинала жалеть и любить Романовых.
Климов сам обрек себя на все на это, попытавшись сделать "Агонию" "чуть ровнее" прочих советских фильмов. Когда ее закрыли впервые, он апеллировал напрямую к ЦК КПСС: бюрократы губят контрпропагандистский проект всемирной значимости. Не будет "Агонии" — останутся без ответа злобные провокации Голливуда "Ночи Распутина" и "Распутин — безумный монах", не говоря уже о "Докторе Живаго". Демагогия сработала: "Агонии" дали добро, роковым образом повысив ее статус до фильма в жанре "ответного удара", типа "Освобождения" — антитезы "Самому длинному дню". Такое кино курировали на самом верху. Но "Освобождение" само политбюро и придумало, а родное дитя Климова нырнуло из огня да в полымя. Отныне ее (дважды) закрывали и разрешали, клали на "полку" и снимали с нее не кинофункционеры, а ЦК и КГБ.
Реестр их претензий к фильму озадачивает. Внятных ровно две штуки: много голых сисек и мало исторической роли РСДРП(б). Исправить их — пара пустяков, были бы клей и ножницы. Все прочее — идеологический импрессионизм. То Распутин (Алексей Петренко) где-то как-то навевает тень мысли, что он отчасти воплощал народные чаяния. То Пуришкевич (Юрий Катин-Ярцев) ораторствует как-то разумно. Когда же кураторы пытались конкретизировать, выходило и вовсе черт знает что: в фильме о Распутине и Романовых слишком много Романовых и Распутина.
Они не издевались над Климовым, а не имели права — уже признав стратегическую значимость фильма — заявить, что им категорически не нравятся лишь три пустяка: Распутин, Климов, Петренко. Что разрешить фильм, что убить его на корню, устранив эти три фактора, было в равной степени немыслимо.
Идеологические диверсии ЦК и КГБ щелкали как орехи, но пафос фильма стопроцентно ортодоксален. Когда Николай II (Анатолий Ромашин) проявлял пленки, красный свет заливал экран, как кровь, и начинался мартиролог жертв царствования фотолюбителя: от Ходынки до Первой мировой. А что империя разлагается чудовищно эффектно — так Распутина назвал "чудовищным" сам Ленин. Климов открывал фильм его словами: кто и чем покрыл бы этот козырь?
Его разногласия с властью носили пресловутый чисто стилистический характер, злоключения фильма спровоцировала конгениальность режиссера и актера своему герою. В чем в чем, а в чувстве меры и "хорошем вкусе" Климова не обвинишь. Он делал абсолютно табуированные в профессии вещи — не провокации и не спекуляции ради, а по творческой безоглядности. Взять хотя бы "Иди и смотри". Смелость и мощь безусловны, но невозможно ответственно и уверенно сказать, гениальный это фильм или отвратительный, порнография смерти или отважный антифашистский поступок.
Не лезет ни в какие рамки и "экстремистский" дар Петренко, его искусная органичность. Если он играет добрую душу, ее доброта воспарит до юродивой святости, если дурного человека, то — исчадие ада и никак иначе. Любого актера, выступи он хотя бы вполовину петренковской мощи, безусловно справедливо обвинят в наигрыше. Хотя Петренко чаще всего сдерживает себя. Большинство фильмов ему "жмут", он старается не обрушить их, ненароком задев богатырским плечом.
В "Агонии" он, кажется, ни в чем себе не отказал. В лучшем случае шествовал на четвереньках через ресторанную залу и бил посуду, в худшем — бился, как эпилептик, в грязи, чуть ли не извергая из глаз желтые молнии. Но это не Петренко с цепи сорвался, это лицедействовал Распутин, а если кто не понял, то вот вам Распутин наедине с Вырубовой (Алиса Фрейндлих). Трезвехонький, с вымытой головой, наделенный банкирской хваткой, насквозь видящий всю гниль правящего класса.
Один эпизод кажется метафорой отношений Петренко с фильмом. Распутину вожжа под хвост попала: не желает он "наехать" на премьера Штюрмера, чтобы вывести из-под удара зарвавшихся гешефтмахеров, использующих его влияние. Ладно, шпик и аферист Манасевич-Мануйлов (Леонид Броневой) голосом "старца" сам наорет на Штюрмера по телефону. И глаза Распутина переполнятся оторопью, почти детской, почти предсмертной. Еще вчера ему одному было позволено глумиться над Штюрмером, вожделевшим премьерского кресла. Доказывая, что он "чистокровный русак", Штюрмер и про замерзающего ямщика Распутину пел, и "заграничные политические похоти" обличал. Теперь же своевольный "старец" камарилье без надобности: она сама разрослась в "коллективного Распутина", перещеголяв его в бесстыдстве. Так и фильм — экранный мир с каждым эпизодом все экстравагантнее, все безумнее — непрестанно пытается перещеголять Петренко, доводя и себя, и его до последнего дыхания.
От заявленного историко-революционного жанра в "Агонии" не осталось даже рожек и ножек. Проще всего обозвать "Агонию" китчем, но китч непременно заряжен конформизмом добрых, пусть и притворных чувств, Климову чуждых. Точнее назвать фильм этаким обезумевшим мультиком: слишком уж гротескны, слишком резко и зло прорисованы все эти Бадмаевы, Горемыкины и Рубинштейны, презрительные клички которых услужливо подсказывают титры.
Но штука в том, что по градусу безумия Климов все-таки предреволюционную реальность не догнал. Не включил в фильм эпизод с кистенем из мемуаров Маклакова. Вдумайтесь: совесть либерального лагеря, толстовец, адвокат Бейлиса, единственным пороком которого соратники-кадеты считали чрезмерную терпимость, непринужденно держит на письменном столе и одалживает Юсупову орудие отпетых душегубов, со знанием дела консультирует убийц. Гротескнее и отвратительнее может быть лишь по-дилетантски изуверское убийство отпрысками древнейших родов России мужика, на которого слишком просто было свалить все грехи, их собственные и государственные, объявив посмертно "монстром века".
1974 год
На смену идейным хулиганам 1968 года пришли безыдейные гопники. Франция умиляется их грязным эскападам.
"Вальсирующие" (Бертран Блие, Франция)
Самый авторский фильм 1970-х. Хотя в СССР техника "потока сознания" считалась декадентским фокусом, фильм наиболее полно ее реализовал.
"Зеркало" (Андрей Тарковский, СССР)
На фильмы обрушились обвинения в ревизионизме, а то и реабилитации нацизма. Марксистский садо-мазо-фрейдизм Кавани смел, но простодушен, зато Маль снял мудрый трактат о воспитании обыкновенного нациста-убийцы из невинного "дикаря".
"Лакомб Люсьен" (Луи Маль, Франция), "Ночной портье" (Лилиана Кавани, Италия)
Дебют Асановой "проветрил" каноны кино о переходном возрасте. Семиклассник Муха играет на барабанах и так и не успевает объясниться в любви однокласснице Ире.
"Не болит голова у дятла" (Динара Асанова, СССР)
Охваченные золотой лихорадкой комиссары и белобандиты дружно добили экранную "красную" романтику. Место историко-революционного фильма оккупировал спагетти-истерн.
"Свой среди чужих, чужой среди своих" (Никита Михалков, СССР)
Кино о разложении царизма
Направление
Только в начале 1990-х кино обратилось к судьбе семьи Николая II в широчайшем жанровом диапазоне. Буддистская медитация ("Путь царей", Евгений Шифферс, 1991), психодрама ("Цареубийца", Карен Шахназаров, 1991), житие святых ("Великая княгиня Елисавета", Лидия Киселева, 1993), историческая трагедия ("Романовы. Венценосная семья", Глеб Панфилов, 2000), истерн ("Господа офицеры: спасти императора", Олег Фомин, 2008). О "факторе Распутина" кино вспомнило, лишь устав умиляться Романовым ("Распутин", Жозе Дайан, 2011, в 2013 году фильм был радикально переработан Ираклием Квирикадзе; "Григорий Р.", Андрей Малюков, 2014). Убедительной трактовки фигуры Распутина никто так и не предложил, не считая гипотезы об организации его убийства английской разведкой ("Заговор", Станислав Либин, 2007).
Вход бесплатный по предварительной регистрации на сайте кинотеатра «Пионер», 5 декабря, 21.30
