Августовский путч, создание ГКЧП и его неудачная попытка перехвата государственной власти на территории СССР воспринимается сейчас в первую очередь как событие чисто политическое. Между тем на историю трехдневного путча стоит смотреть и с другой стороны — это история борьбы социал-демократии и реакции, госкапитализма и власти трудовых коллективов, инфляции и морали, популизма и мифотворчества. И роли, игравшиеся 19–21 августа 1991 года командами ГКЧП и Бориса Ельцина, выглядят сейчас совсем не так, как они виделись всего четверть века назад.
Заместитель главного редактора "Ъ" Дмитрий Бутрин
Фото: Денис Вышинский, Коммерсантъ / купить фото
Из экономической программы ГКЧП в лучшем случае помнится воспринимаемое сейчас почти анекдотически предложение из обращения Госкомитета по чрезвычайному положению до 1991 года раздать какие-то участки земли всем городским гражданам и слухи о том, что городское население уже в августе того же года должно быть отправлено спасать урожай на поля под руководством армии. Оба слуха, кстати, имеют под собой твердое основание. В первополосном обращении комитета «к советскому народу» 18 августа 1991 года, опубликованном газетой «Правда», никакого обещания земли и сельхозтрудармий, разумеется, не было. Зато пунктом 13 первого и последнего содержательного указания ГКЧП органам власти от 20 августа как раз указывается: «Кабинету Министров СССР в недельный срок разработать постановление, предусматривающее обеспечение в 1991–1992 годах всех желающих городских жителей земельными участками для садово-огородных работ в размере до 0,15 га». Слухи же о депортации на картошку основаны на пункте 12 того же указания: «Незамедлительно организовать направление в необходимых для спасения урожая количествах рабочих и служащих предприятий и организаций, студентов и военнослужащих на село».
Тем не менее события августа 1991 года — это в значительной мере попытка ГКЧП сыграть на стыке экономических и политических полей. Политическая программа путчистов была проста и, в общем, незамысловата — это классический государственный переворот с поддержкой военных и силовым роспуском работающих в рамках действовавшего законодательства органов власти, не подчинившихся самопровозглашенной чрезвычайной власти. О реальной экономической программе ГКЧП почти ничего не знаем, за исключением политико-экономических лозунгов, изложенных в нескольких заявлениях комитета. И эти лозунги, и контрлозунги команды президента РСФСР Бориса Ельцина, сейчас изрядно подзабытые, весьма интересны, тем более что ГКЧП ставил по крайней мере на экономический популизм, тогда как его оппоненты совершенно уверенно отказались от его обсуждения.
Уже в первом абзаце обращения ГКЧП легко обнаруживается очень много что объясняющий в происходящем пассаж: «Инфляция власти, более страшная, чем всякая иная, разрушает наше государство, общество». Лето 1991 года — это первый за несколько последних десятилетий период существования советской экономики, в которой инфляция в экономическом смысле, рост индекса потребительских цен, впервые стала ощутимой. Мало того, именно летом 1991 года в опубликованной позже переписке Госбанка СССР с правительством констатировалось: то, что происходит в денежно-кредитной сфере, осенью—зимой 1991 года, то есть через три-четыре месяца, так или иначе приведет к стихийной либерализации цен, то есть к выходу инфляции из-под директивного контроля Госплана и Госкомцен СССР. Обращение ГКЧП интересно в первую очередь тем, что оно впервые в советской истории провозглашает прямую (хотя и символически обозначаемую) связь между потребительскими ценами и вопросами морали и дисциплины. Судя по всему, именно поэтому уже в ночь с 18 на 19 сентября Борис Ельцин в своем указе провозглашает создание ГКЧП попыткой именно «правого переворота», причем термин употребляется в кратком тексте указа дважды. Нельзя избавиться от странного ощущения: идентифицируя себя как противников правой реакции, команда Ельцина неизбежно должна была воспринимать себя умеренными левыми, социал-демократами, выступающими против правоконсервативных путчистов.
При этом, исходя из заявлений ГКЧП, невозможно не признавать, что с формальной точки зрения программа путча как минимум не предполагалась радикальным возвратом к советскому социализму брежневского образца. Так, ГКЧП оговаривает необходимость «многоукладного характера народного хозяйства» и даже обязуется «поддерживать и частное предпринимательство, предоставляя ему необходимые возможности для развития производства и сферы услуг». При этом, как в случае любого правого консерватизма, акцент в программных заявлениях ГКЧП делается на «трудовой дисциплине» и противодействии «дезорганизации производства». Кстати, в ответе Борис Ельцин выступает как совершенно уверенный союзник рабочего класса, призывая к бессрочной забастовке против ГКЧП. Классическая, если отказаться от предубеждений, картина: правые требуют от рабочего класса вернуться к станку, трактору и кульману, в ответ левые угрожают путчистам отказом работать на угнетателей. Правда, во главе правых твердокаменные социалисты, а во главе левых сторонник быстрого перехода к рыночному капитализму. При этом и правые левые, и левые правые апеллируют не только к народу как таковому, но и к трудовым коллективам. Это очень важный и сейчас практически забытый момент: именно трудовые коллективы, в 1989–1991 годах в ходе довольно хаотических изменений законодательств СССР и союзных республик неожиданно получившие и заметные права самоуправления, и некоторую власть, и ГКЧП, и командой Ельцина предполагались важным игроком на политическом поле. И в этом смысле никаких противоречий нет. Если ГКЧП, заявляя, что «идет наступление на права трудящихся, права на труд, образование, здравоохранение, жилье, отдых поставлены под вопрос», эти трудовые коллективы скорее побаивался и, в общем, не прочь был бы поставить под контроль, то Ельцин, напротив, видел в самоорганизации рабочих и служащих собственных союзников. Да, правые и левые. Поразительно, что обе стороны почти полностью обходили вопрос об основе на тот момент советской политической и экономической жизни — о советах (путчисты лишь с некоторым недовольством говорили о новоявленных «мэриях и префектурах», перехватывающих у советов местную власть), а в заявлениях ГКЧП не было ни единого слова о КПСС, Ленине, социализме, коммунизме и классовой борьбе. Образ путчистов-сталинистов сложился сильно позже — 19 августа 1991 года они выглядели в первую очередь как заявка на правый антидемократический режим с сильными элементами госкапитализма и популизма, а не возврат в блаженные времена Брежнева.
У популизма ГКЧП было сразу несколько измерений. Это обещание «решения продовольственной и жилищной проблемы», тезис «развитие страны не должно строиться на падении жизненного уровня населения, в здоровом обществе станет нормой постоянное повышение благосостояния всех граждан» (отметим, на практике все, что можно было представить себе реальной экономической программой ГКЧП, было именно что принудительное сокращение потребления в пользу капитальных инвестиций — ничего другого для временного роста ВВП советская экономическая наука просто не знала) и принципиальный отказ от «помощи заграницы». При этом, «не ослабляя заботы об укреплении и защите прав личности», ГКЧП заявлял о собственных коллективистских ценностях: в обращении к советскому народу указывалось, что «хаотичное, стихийное скольжение к рынку вызвало взрыв эгоизма — регионального, ведомственного, группового и личного». Ему предполагалось противопоставить «режим строгой экономии материально-технических и валютных средств» и «конкретные меры по борьбе с бесхозяйственностью и разбазариванием народного добра», а «руководителям учреждений и предприятий» (которым путчисты в указаниях крайне недальновидно пообещали «упорядочить размеры заработной платы») следовало «принять меры по повышению организованности, наведению порядка и дисциплины во всех сферах жизни общества». Кроме этого в программных заявлениях путча населению обещалось «существенное улучшение бесплатного медицинского обслуживания и народного образования» и разработка уже в сентябре 1991 года «реальных мер на 1992 год по коренному улучшению жилищного строительства и обеспечения населения жильем».
Наконец, правительству СССР поручалось «в недельный срок осуществить инвентаризацию всех наличных ресурсов продовольствия и промышленных товаров первой необходимости, доложить народу, чем располагает страна, взять под строжайший контроль их сохранность и распределение». Отсюда, кстати, берет начало и довольно популярный миф о либерализации цен в январе 1992 года под руководством Егора Гайдара, который «спас страну от голода». Тезис об «угрозе голода» населению СССР — это именно что тезис ГКЧП, и именно с голодом предлагалось бороться, отправляя все наличное население на «спасение урожая». Команда Бориса Ельцина просто не стала опровергать это довольно сомнительное предположение, постфактум соглашаясь с тем, что от голода вместо ГКЧП страну спасла либерализация цен. Впрочем, в вопросах цен ГКЧП и Ельцин занимали более естественную позицию: программа путча предполагала их «упорядочивание и снижение», программа противников — скорейшее прекращение ценового контроля.
При этом часть инициатив путчистов выглядят на удивление рациональными и ультралиберальными. Так, идея «считать несовместимой работу на постоянной основе в структурах власти и управления с занятием предпринимательской деятельностью» — какое-то удивительное пророчество ГКЧП, опередившее время как минимум на пятилетку. Так же, как и идея «отменить любые ограничения, препятствующие перемещению по территории СССР продовольствия и товаров народного потребления, а также материальных ресурсов для их производства», хотя речь шла в основном о «зажимании» республиками сырья и нефтепродуктов для собственных нужд. «Региональные таможни», «квоты», «ограничение вывоза продовольствия» составили очень серьезную проблему экономике России, но в основном через несколько лет.
О сути же экономического противостояния ГКЧП и Ельцина в программных документах двух сторон не было сказано практически ни слова. Речь шла, как ни странно это сейчас звучит, о налоговой системе. Как следует, например, из заявления председателя Верховного совета СССР Анатолия Лукьянова 16 августа 1991 года, до попытки путча, самым важным вопросом, который не устраивал союзные власти в проекте нового Союзного договора,— это отказ всех республик, и в первую очередь РСФСР, выделять властям нового союза промышленную собственность и федеральную долю в налоговых поступлениях. С этой точки зрения противостояние 18–21 августа 1991 года — это политическая борьба за сохранение или отказ от общесоюзных налогов. Кроме этого важный вопрос, который также не был упомянут в проекте Союзного договора,— это вопрос о том, кто и каким образом регулирует работу банков в новом федеративном государстве — союз или республики.
Через два дня ГКЧП открыто заявит, что выступает за единую налоговую систему и единую банковскую систему. В известном смысле они были правы — сохранение СССР было бы возможно только при этих обстоятельствах, тогда как властная команда РСФСР по неизвестной причине полагала, что «обновленный Союз» вполне может существовать с 15 банковскими регуляторами и на средства полудобровольных взносов союзных государств в общий бюджет союзного государства, то есть практически в режиме экономической конфедерации. Проблема заключалась лишь в том, что для того, чтобы настоять на существовании настоящего Советского Союза, ГКЧП должен был продемонстрировать, что Советский Союз еще жив, то есть способен выполнять распоряжения авторитарной власти. На практике же невозможно даже уверенно утверждать, что битву с ГКЧП выиграл Борис Ельцин. Просто по состоянию на 19 августа 1991 года жизни в Советском Союзе осталось настолько мало, что он банально был не в состоянии поднять руку или ногу. Дело не в том, что все выполняли распоряжения президента РСФСР, а в том, что никакие распоряжения того, что считалось военной и административной элитой СССР, никто не был в состоянии выполнить. Система передачи сигналов, аналог нервной системы в советском организме, уже практически не работала, ее эффективности было недостаточно даже для того, чтобы обеспечить передвижение лояльных СССР войск в указанное время в указанное место. Да и само по себе создание ГКЧП было просто бахвальством и блефом: если под руководством этого комитета невозможна быстрая мобилизация даже лояльных военных, о каком спасении экономики страны путчистами могла идти речь? Власть в самом минимальном понимании — это страх быть репрессированным за неподчинение, но кого может репрессировать сборище десятка растерянных чиновников и генералов, неспособных ни к чему, кроме заявлений по Центральному телевидению? СССР развалился именно в эти дни, а не в Беловежской пуще, где просто отсидели по покойному Союзу поминки. 19–21 августа было продемонстрировано, что СССР как властная структура более не существует и не в состоянии выполнять никакие функции — ни позитивные, ни тем более репрессивные. Какая разница, где в этот момент находится Михаил Горбачев — в Форосе, в Кунцево, в Лефортово, как он себя чувствует, заодно он с путчистами или находится у них в плену?
Властные полномочия, лежащие в этот момент на тротуаре и не принадлежащие никому, подняли с земли люди, готовые к такому развитию событий. История, таким образом, вновь пошла своим чередом. Это тоже была экономическая история, но совсем другая, и мы продолжаем жить в ней вот уже 25 лет.
