Успех небесных тел

"Травиата" Роберта Уилсона и Теодора Курентзиса в Перми

Премьера опера

Фото: OLAF STRUCK / LANDESTHEATER LINZ

Пермская опера открыла Дягилевский фестиваль премьерой "Травиаты" Джузеппе Верди в постановке тандема выдающегося американского режиссера Роберта Уилсона и дирижера Теодора Курентзиса. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.

Этот проект заочно выглядел утопией сразу по нескольким причинам. Для любого театра появление в репертуаре спектакля, сочиненного Робертом Уилсоном,— знак перехода в высшую лигу. Технически изощренные постановки выдающегося американского режиссера требуют идеальной настройки и безукоризненной работы всего театрального организма — до сих пор наличием в афише продукции Made by Wilson могли похвастаться только две российские компании, Большой и Театр наций. Но одно дело — крупные столичные стационары с их финансовыми и административными ресурсами, и совсем другое — оперный дом областного подчинения. Впрочем, постановка "Травиаты" бросала вызов не только Пермской опере в целом, но и лично ее худруку, победы которого в последние годы осуществлялись на достаточно экзотическом для отечественного контекста репертуарном поле — Моцарт, барокко, современная музыка. Не то чтобы после грандиозных трактовок "Аиды" и "Макбета" у Теодора Курентзиса в России появились сильные конкуренты по части интерпретации вердиевских партитур — но в данном конкретном случае речь шла все-таки о самом заезженном оперном названии всех времен: заставить его зазвучать по-новому казалось невыполнимой задачей даже для пермского визионера и его подопечных.

Мало кто мог предположить, что пермская "Травиата" окажется в итоге самым впечатляющим и бесспорным триумфом отечественного музыкального театра со времен легендарного уже "Евгения Онегина" Дмитрия Чернякова — и одновременно этапным спектаклем в сценической истории оперы. Спектаклем, в котором нет, конечно, ни атласных диванов, ни роскошных меховых боа, ни томных взглядов из-под муаровых вуалей, ни любых других обязательных атрибутов традиционалистских прочтений "Травиаты" — как нет и попытки радикального режиссерского переосмысления. Посмотрев на затертую до дыр партитуру глазами инопланетянина, Уилсон переводит ее на фирменное поэтическое эсперанто жестко-формального театрального языка, освобождая музыку от оков нарратива, психологизма и жизненных соответствий и конденсируя вердиевскую чувственность. Вырвавшейся из духоты парижского полусвета и преодолевшей силу земного притяжения "Травиате" вольготно дышится на морозной свежести уилсоновских эмпирей. В фокусе — история одиночества не столько людей, сколько антропоморфных небесных тел, на протяжении всего спектакля тщетно пытающихся установить тактильный контакт друг с другом. Чистые линии зависающих над подмостками кристаллов в первом акте одновременно напоминают и о дизайне баланчинских "Драгоценностей", и о следах, остающихся на небе от сгорающих метеоров. Постепенно сцена ощетинивается тревожным ломаным рисунком, в световой партитуре безмятежная лазурь уступает место всполохам не сулящего ничего хорошего красного и мертвенной ровности мерцания неоновых трубок. Пластический образ — прозрачный, хрупкий и острый, ключевые темы — скоротечность жизни и непрочность бытия: в момент смерти заглавной героини ее тело словно бы ломается пополам.

Вытравив из "Травиаты" все человеческое, слишком человеческое, режиссура позволила сдетонировать вердиевскому заряду с неожиданной трагической силой: пермская постановка выглядит редчайшим по нынешним временам примером идеального союза музыки и театра, и трудно сказать, кто тут кому помогает больше — режиссер дирижеру или наоборот. Оркестр Теодора Курентзиса и хор Виталия Полонского — это волна, сценический текст Роберта Уилсона — волнорез. Чем выше он достраивает волнорез, тем выше становится волна, тем мощнее ее напор. "Травиата" Курентзиса звучит так напряженно, будто в оркестровую яму ударила молния — музыкальная ткань наэлектризована до предела. От суховато-графичных, гротескно-механистичных монтажей первого акта Курентзис переходит к широкому, эпическому дыханию сквозной симфонической драматургии второго действия и немыслимой тонкой для романтического репертуара выделке изощренной интонационной палитры финального акта. Пермский спектакль заставляет забыть о том, что "Травиата", в отличие от других опусов Верди, никогда — исключая, может быть, лишь подтверждающий правило случай Карлоса Кляйбера — не была "дирижерской оперой". В тщательно выверенном кастинге — чего стоит только эталонный дуэт отца и сына Жермонов, Айрама Эрнандеса и Димитриса Тилякоса — абсолютное лидерство остается за Надеждой Павловой, новой дивой российского оперного театра, проводящей заглавную партию с точностью и истовостью большой трагической актрисы, испепеляющего себя без остатка священного чудовища сцены. Следующая серия премьерных показов запланирована на ноябрь, а уже 16 августа видеоверсия постановки выйдет на экраны российских кинотеатров.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...