"Я снимаю человеческие триллеры"

Канадский режиссер Атом Эгоян рассказывает о трагических ошибках истории. Его новая картина "Помнить" — о выживших жертвах холокоста — выходит в российский прокат 24 марта. "Огонек" поговорил с режиссером о разнице между местью и наказанием

Зеэв Гутман, 90-летний старик (Кристофер Пламмер), переживший холокост, узнает, что охранник-нацист, виновный в гибели его семьи во время войны, благополучно живет в Америке под чужим именем. Макс, его старый друг, вышел на след человека, мучившего их обоих в Освенциме. Друзья решают отыскать его сами, но один из них прикован к инвалидной коляске. Зеэв решается в одиночку совершить возмездие...

Обычное начало для фильма про "восстановление справедливости", однако режиссера-интеллектуала Эгояна интересует больше не детективная интрига, а психологическое измерение трагедии.

— После вашего знаменитого фильма "Арарат" об армянском геноциде в своей новой ленте вы обращаетесь к теме холокоста. Почему?

— Потому что бесконечные войны и растущий национализм снова и снова напоминают об актуальности этих тем. А рассказывать подобные истории я считаю своим долгом. Когда-то я сам стал жертвой национализма. Моя семья родом из Египта, но нас вынудили покинуть страну. Вдруг выяснилось, что мы стали "угрозой" местному населению, их финансовому благополучию и культурной самобытности страны. Мы начали скитаться, пока не осели в Канаде. Суть национализма как раз заключается в том, что вместе с мифом о "национальной самобытности" взращивается и другой, более опасный миф — превосходства одной нации над другой. Вы спрашиваете, почему я взялся за тему холокоста? Потому что свидетелей армянского геноцида уже больше не осталось в живых. А среди тех, кто уцелел в холокосте, кто-то еще жив. Пусть это люди очень преклонных лет, но они еще в состоянии рассказать нам свои истории, они очевидцы, которые живут, помнят и чувствуют. И к моему удивлению, многие из них чувствуют гнев. Их истории станут последними. По крайней мере, последними из реальных, потому что после смерти очевидцев событий эти рассказы превратятся в сказки.

— Позвольте в таком случае личный вопрос: вы обрели свою родину в Канаде?

— Я канадец, и я горжусь тем, что в свое время канадское государство решилось на эксперимент с мультикультурализмом. И это сработало. У нас нет чувства, что какая-то из этнических групп доминирует над историей и культурой других, мы хорошо усвоили, что являемся слиянием нескольких народов — французов, англичан и местного населения. Канадцы помнят, что их страна возникла по итогам мирных переговоров и соглашений, а не в результате революционного переворота или военного насилия. И страна в этом смысле уникальна, если учесть, что в мире во многих местах процветает национализм. Появляются даже люди, которые отрицают исторические факты. Забывчивость стала большой проблемой современников. Кажется, что некоторые из них даже "позабыли" фашизм и его реальные жертвы, миллионы погибших. Вспомните недавний процесс в Германии над Гренингом, "бухгалтером Освенцима". Его дело было закрыто в 1980-х и вновь возобновлено. Гренинга настолько поразили высказывания соотечественницы, заявившей, что "холокост выдумали", что он в 2005 году добровольно дал интервью Би-би-си, в котором поведал, как в 1940-х годах встречал поезда с узниками. Он рассказал о газовых камерах и массовом истреблении людей. В результате в 2015 году уже 94-летнему старику вновь было предъявлено обвинение.

У меня часто вызывают горькую усмешку фразы вроде "время лечит". Если время может излечить, почему те, кто выжил, до сих пор чувствуют гнев? Почему им кажется, что правосудие не вполне свершилось? Или если время так хорошо залечило, то почему мы позабыли трагедию Второй мировой войны и снова стоим на пороге новой катастрофы? Я — всего лишь драматический режиссер и не могу ответить на все вопросы. Мои картины посвящены трагедиям людей. Потому что трагические темы зашифрованы в моем ДНК.

— В вашей картине речь идет о двух дряхлых стариках, один прикован к инвалидной коляске, у другого — ранняя стадия Альцгеймера. И более чем неожиданный финал...

— Позвольте здесь вас перебить. Конец фильма мы по понятным причинам обсуждать не будем. Хотя понимаю, что он станет настоящим сюрпризом и вызовет много вопросов. Я также не хочу обсуждать проблему холокоста в современном западном обществе, потому мне важно, чтобы люди посмотрели фильм и самостоятельно сделали свои выводы, перед тем как мы с вами "разжуем" причины и следствия.

Сценарии своих картин я обычно пишу сам, но в данном случае сделал исключение. Эту историю я написал вместе с талантливым американским драматургом Бенджамином Аугустом. Аугуст живет в Ханое и, в свою очередь, считает нужным напоминать американцам о войне во Вьетнаме, о еще одном геноциде, который тогда там произошел. Мне понравился сюжет Бенджамина. Он прост. Вся история рассказана "линейно", в настоящем времени. Без клише, картин-ужасов. Она повествует о современных буднях людей, пострадавших во время Второй мировой войны. Эти люди не просто живут и "благодарны за все". Они решают мстить. Один из таких — Зеэв Гутман, которому сначала кажется, что кто-то ответственен за убийство его семьи, а в конце оказывается, что все это время он переживал совершенно иную драму. Именно он отправляется на поиски убийцы, но настоящий герой и вдохновитель этой акции — Макс Розенбаум, сыгранный Мартином Ландау. Он тонкий интеллектуал, который к концу жизни осознал, что процессы против нацистов не принесли ему удовлетворения: его семья погибла, а виновные, убившие его жену и детей, ускользнули от правосудия, которое оказалось чересчур формальным. Макс слишком умен и стар, чтобы пассивно ждать возмездия палачам. В самой идее правосудия есть что-то прекрасное, однако и что-то нереальное. Суды истории работают медленно, часто формально, и процесс не всегда ведет к желаемым результатам.

— То есть вы оправдываете месть?

— Объективно я считаю месть безобразным чувством, которое приводит к цепи других безобразных поступков и эмоций. Но месть также является обычной человеческой реакцией, мы должны это признать. Я не судья. Мой интерес как режиссера заключается не в том, чтобы осуждать эмоции, а в том, чтобы их изучать и изображать. Моя цель — показать человеческую натуру во всем ее многообразии, сложности. На прошлогодней Венецианской биеннале современного искусства — кинофестиваль всегда совпадает с ней по времени — я зашел в павильон ЮАР и обратил внимание на инсталляцию. В видеоинтервью сторонники апартеида признаются в своих преступлениях. Почему-то мне показалась абсурдной сама эта идея: если подробно рассказать миру, кого, где и как ты убил, этого, получается, будет достаточно, чтобы смягчить или даже искупить вину?..

— Ваша предыдущая работа — "Пленница" — также была сделана в жанре триллера... Какой странный жанр для того, чтобы показать человеческую трагедию...

— Мне вспоминается история, которая произошла со мной много лет назад. В середине 1980-х моя картина "Семейный просмотр" получила приз на кинофестивале в Торонто. В жюри тогда входил известный критик газеты Le Monde Луи Маркорель. Один из журналистов спросил его, за что Эгояну дали приз: за вклад в развитие технологий или за особые исследования в области человеческой природы? А Луи ответил, что картина получила приз, потому что является отличным триллером! "Помнить" — триллер в том же духе. В классическом триллере вряд ли руководителем операции станет прикованный к инвалидной коляске старик, управляющий другим стариком, который из-за склероза забывает, куда идет и кого ищет. То же самое можно сказать про "Семейный просмотр", где, по сути, речь идет о малолетнем юноше, который пытается забрать свою бабушку из дома для престарелых.

— В вашей картине много музыкальных вставок. Герой Кристофера Пламмера, например, играет на фортепьяно, любит музыку Вагнера...

— ...И самая долгая музыкальная сцена находится в конце фильма, когда путешествие Гутмана близится к концу. Он подъезжает на такси к конечному пункту своего назначения. Дом человека, которого он искал, чем-то напоминает печатный пряник, германскую средневековую легенду, которую его хозяин-немец с ностальгией воссоздал на озере Тахо, и в этот момент в сцене звучит вагнеровская "Валькирия", "Тема Зигфрида"... Со своим композитором я сотрудничаю уже 30 лет. Он — замечательный специалист и знает свое дело. Кроме того, я также работаю над многочисленными постановками в опере. Музыка для меня очень личная тема, и к ее выбору я подхожу не менее серьезно, чем к подбору актеров на главные роли.

— Оскароносному Кристоферу Пламмеру исполнилось 86 лет. Его актерская игра исключительна. Как работается с ним?

— Несмотря на то что оба моих героя, Пламмер и Ландау, актеры преклонных лет и во время съемок нам приходилось работать по щадящему режиму с многочисленными перерывами, они настолько профессиональны, что многие сцены нам удавались с первого дубля. Поэтому съемки заняли не более обычных пяти недель. Действие картины очень понятно, в нем нет абсолютно никаких загадок или необходимости что-то интерпретировать. Пламмер играет больного синдромом Альцгеймера — того, кто в реальной жизни живет лишь настоящим. Поэтому мастерство Пламмера проявляется на психологическом уровне — в тот момент, когда он с тонкостью перевоплощается в больного старика и передает нам его эмоции. То же самое могу сказать о Мартине Ландау. Мы с Мартином познакомились очень давно. В тот момент я работал над сериалом "Альфред Хичкок представляет", и мы договорились, что обязательно сделаем что-нибудь вместе. Прошло 30 лет, пока я подыскал для него роль "дьявольского Макса". И мне кажется, что Мартину она здорово подошла.

— Ваша картина — совместное производство Канады и Германии. Трудно ли было убеждать немецких продюсеров вкладывать деньги в "еще один фильм" про нацистов?

— Верю, что немцам надоели картины об этом историческом периоде, а также мучительные поиски ответов на вопросы типа: "Как это могло случиться?" Поэтому мне нужно было искать веские аргументы и оригинальный сюжет. И то, и другое у меня было. Моя картина не занимается констатацией и перечислением фактов трагедии — этим вообще должны заниматься историки и социологи. Меня интересует даже не память выживших, а их реакция, попытка нанести ответный удар. Ведь эмоции передаются из поколения в поколение. В моем фильме как раз показаны непосредственные виновники трагедии, те, кто в ней уцелел, а также последующие поколения. Меня интересует психологический аспект — как живут палачи и их жертвы сегодня и что передают они в наследство своим детям. Я задаю вопросы о том, должно ли за каждым преступлением следовать наказание и можно ли забыть причиненную однажды боль.

Беседовала Татьяна Розенштайн