Гастроли балет
Фото: Holger Badekow
На Исторической сцене Большого театра проходят пятидневные гастроли Гамбургского балета с единственным спектаклем — новой версией балета Альфреда Шнитке "Пер Гюнт" хореографа и руководителя труппы Джона Ноймайера. Рассказывает ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
В 1990 году "Пер Гюнт", поставленный всего годом раньше и привезенный на гастроли Гамбургским балетом, стал первым спектаклем уже тогда знаменитого Джона Ноймайера, увиденным московскими зрителями "живьем". Трехчасовой многолюдный монумент, сознательно выстроенный из разных танцевальных стилей, ломающий линейное время (в спектакле оно то несется вскачь, то застывает, как муха в меду); балет, переполненный метафорами, психоанализом, постоянными переключениями из внутреннего мира героев в пеструю реальность, с удвоенными, утроенными, усемеренными персонажами (так, например, вместе с главным героем танцевали семь аспектов его личности), буквально подавил советскую публику, непривычную к подобному типу зрелища и таким порциям балетной философии. Все эти годы очевидцы вспоминали "бесконечное адажио" — колоссальную сцену эпилога с невероятной музыкой Шнитке, в которой вслед за главными героями множество пар медленно, будто выходя из комы, перешагивает из здешнего мира в другое измерение.
Интеллектуальный массивный балет с многослойными, технически сложными декорациями Юргена Розе не стал мировым репертуарным хитом, в отличие от других спектаклей Ноймайера. Даже в Гамбургском балете "Пер Гюнт" не возобновляли 16 лет, пока хореограф, показывая видеофрагменты постановки на симпозиуме в Академии имени Шнитке, не загорелся идеей первый раз в жизни переставить готовый балет, заново переосмыслив музыку (см. интервью с Джоном Ноймайером в "Ъ" от 20 января). Премьеру показали в прошедшем июне, результатом хореограф остался доволен — настолько, что убедил руководителей Большого театра и Гамбургского балета вместо запланированных по случаю года Прокофьева "Ромео и Джульетты" и "Золушки" привезти на гастроли "Пера Гюнта".
Искать десять отличий новой версии от старой — затея безнадежная (детали спектакля четвертьвековой давности стерлись даже из профессиональной памяти корреспондента "Ъ") и довольно бессмысленная, потому что концепция, последовательность событий, персонажи, их взаимодействие и даже длительность спектакля остались прежними. Какая в конце концов разница, что теперь аспектов характера Пера четыре, а не семь? Все равно заметную роль играют лишь Агрессия (Александру Рябко доверены наиболее технически сложные вариации Пера) да Невинность (легкий, гибкий Алекс Мартинез голубем парит в поэтических жете с поджатой ногой), а Сомнение и Проницательность подвизались на подсобных ролях, эпизодически возникая то в виде кинооператоров, то в качестве Имярека, первого из безликих обывателей в серых костюмах и шляпах — бесчисленных копий Пера финального акта.
За 25 лет, прошедших с первого знакомства, москвичи повидали многое, в том числе и балеты самого Джона Ноймайера. А потому головокружительный вираж светской карьеры Пера (от участника низкопробного ревю к "Царю мира" — блокбастеру, в котором снимается герой, ставший голливудской звездой) уже не поражает режиссерской находчивостью и балетмейстерской изобретательностью — эпигоны хореографа затрепали этот мотив, да и сам Ноймайер использовал его в "Чайке". Сказочное подземное царство теперь неотличимо от борделя: троллей и троллих переодели в канотье, нэпмановские полосатые костюмчики и платья с рюшами и подвязками — и кажется, что порочный путь героя, отмеченный разнузданным весельем и бездумными совокуплениями с опытной обольстительницей (кроткая Элен Буше, которую мы привыкли видеть в романтическом репертуаре, неузнаваема и великолепна в трех разных ипостасях похотливой дьяволицы), начинается чуть не с пеленок. В результате затянутыми и непомерно разросшимися выглядят как раз динамично-развлекательные части балета, в то время как медитативное второе действие и скорбные эпизоды первого, связанные с матерью Пера и его вечной невестой Сольвейг, завораживают по-прежнему.
Возможно, спектакль выглядел бы по-иному, если бы в главных ролях выступили артисты, на кого и ставилась новая версия: наделенный трагической мощью Карстен Юнг и хрупкая, нервная и бесконечно трогательная Алина Кожокару. Увы, из-за травмы балерины первый московский спектакль танцевал второй состав, и эта перемена оказалась фатальной. Добродетельная Сольвейг в академически уравновешенном исполнении Анны Лаудере казалась второй мамой Пера, причем далеко не столь живой и любящей, как первая — Осе (Лесли Эйманн). Статному фактурному Эдвину Ревазову, прекрасно смотревшемуся в образе романтического любовника Армана Дюваля на московской премьере ноймайеровской "Дамы с камелиями", психологически изощренная роль Пера (в котором и Шнитке, и Ноймайер видели скандинавского Фауста) оказалась не по силам. Поначалу вместо неотесанного крестьянина Пера (хореограф наделил его размашистыми жестами негнущихся рук и покачивающейся медвежьей походкой) по сцене бродил или носился сельский дурачок с вытаращенными глазами и блаженной улыбкой. То же выражение артист сохранял и в сценах оргий, и в эпизодах светской карьеры. В своей тарелке Эдвин Ревазов оказался лишь в момент голливудского триумфа своего героя — звездную болезнь он спародировал без труда. В отличие от финального прозрения — лишь полная физическая опустошенность позволила ему сыграть моральный крах и смерть героя более или менее убедительно.