«Спорт — это часть государственной политики»

Валентин Балахничев о намерении добиться справедливого решения: «Возникает вопрос — цена моего обращения в CAS, что я добьюсь? CAS — это организация, которая никогда не принимала решений против WADA. Я не знаю ни одного случая, когда она отменяла решение. Я могу обращаться только по поводу решения комиссии по этике. Опять же, повторяю, не комиссии Паунда, ни в коем случае. Второй момент — господин Белов, который возглавляет комиссию по этике, принявшую такое жесткое решение в мой адрес, является одним из арбитров. Два фактора, которые говорят о том, что мое обращение туда будет иметь негативный результат, то есть я не добьюсь ничего. Третье — участие команды в Олимпийских играх, для меня это важнее всего. У меня есть некоторое время — 28 числа истекает срок подачи апелляции в CAS, мы общались, юрист советует все-таки подавать. Потому что если по меньшей мере я не смогу отстоять себя, то я смогу подвергнуть сомнению некоторые пункты обвинения в адрес и меня, и, естественно, российской легкой атлетики, как это было в предыдущем решении комиссии по этике. У меня есть время, чтобы это решить. Я не могу сказать, что решаю это сегодня, буду решать завтра, но у меня есть время, чтобы решить, исходя из общей пользы и личной выгоды».

О причинах повышенного внимания WADA к российским легкоатлетам: «Дело в том, что обычно есть повод, был повод — это огромное количество допинг-проб. Был повод — это неадекватное поведение Международной федерации легкой атлетики в отношении российских атлетов, которых дисквалифицировали несвоевременно и так далее. Есть повод, связанный с тем, что если хотят ущемить, то обычно выбирают фигуру, которая на самом деле находится на виду и которая неуязвима, а если уязвить этого человека, то мы всю систему эту уязвим, понимаете. Кому нравилось, когда мы завоевывали по восемь золотых медалей на Олимпийских играх? Да никому, мы отбирали деньги у других стран, мы отбирали спонсоров, отбирали золотые медали, престиж, мы нарушили баланс сложенных сил. Ведь к нам никто не лез, и никто не пытался к нам прийти и нас наказать в 1990-е годы, когда мы завоевывали по одной, две, три медали на Олимпийских играх, одну медаль на чемпионате мира два раза подряд — мы никого не интересовали. Мы стали интересовать, когда мы начали завоевывать медали после 2004 года, когда пошел рост, когда спорт начал восстанавливаться, начал финансироваться».

О причинах широкого распространения допинга среди российских легкоатлетов: «Я вижу несколько причин. Во-первых, мне кажется, в целом система финансирования спорта несколько странная и сложная. Зарплата тренера зависит от того, сколько подготовлено мастеров спорта и так далее, что само по себе дает возможность понять им, что если мы сейчас начнем что-то использовать, а нас не проверяют, скажем, в этом возрасте, то мы можем получать хорошую заработную плату. Это легкий путь. Второе — мне кажется, что мы увлеклись финансовыми подарками, что призовой фонд, который создан, буду откровенен, не хочу никого обидеть и не хочу забрать деньги у атлетов, — живите, получайте как можно больше денег, — но моральная составляющая: мы не подталкивали моральную составляющую, мы не воспитывали их достойным образом, чтобы они понимали. Возникла вилка, я говорил об этом еще десять лет тому назад, между призами, которые они зарабатывают, и моральным состоянием. Вы где-то, кроме восточных единоборств, слышали, что существует философия спорта? Какая философия IAAF? Выше, дальше, сильнее? Понимаете, это же не философия, это как раз мотивация что-то найти, найти способы обыграть соперника, заработать деньги и так далее, эксплуатировать свой талант, зарабатывать сотни миллионов долларов в течение своей собственной карьеры, понимаете, мне кажется, мы вот в этом проигрывали».

«Третий фактор — это доступность медицинских препаратов в наших аптеках, доступность заказа по интернету, огромный рынок. Сюда хлынуло огромное количество дизайнерских препаратов преимущественно из Юго-Восточной Азии, из США. И наркоконтроль фактически не может контролировать эти вещи, потому что он занят более серьезными проблемами, хотя препараты внесены в список наркотических средств, за них наказывают точно также. Следующий вопрос — развитие спортивной науки, спортивной медицины прежде всего, спортивной фармакологии — ее практически нет, и люди начинают искать выход. И миф, что без допинга ничего невозможно сделать, что все в мире употребляют допинг. Это не миф, это вещь, которая доказана. Но я называю это мифом. И нельзя это внедрять в головы спортсменов. Причем это все спускают сверху вниз. Если они видят олимпийского чемпиона, они приходят к нему и спрашивают, как я часто слышу: слушай, а что ты там пьешь? Понимаете, ребят молодых интересовала не столько методика, сколько препараты, которые они используют. Потому что легкий путь».

О претензиях Всемирного антидопингового агентства к России: «Во-первых, та часть обвинения, которая связана с коррупцией, тесно переплетена на самом деле с допингом, там не было двух тем, там была одна тема — обвинение Российской Федерации в этих двух преступлениях. Могу сказать, исторически мы пришли в Международную федерацию в 1993 году, и мы не пытались и не могли совратить или изнасиловать Международную федерацию легкой атлетики, заставить жить ее по нашим законам. Это она могла заставить жить весь мир по своим собственным законам. Наши проблемы начались после окончания карьеры и жизни Примо Небиоло. Я думаю, что тогда мы уже почувствовали некоторое давление со стороны IAAF, именно в связи с допингом.

Очень много проб было взято у российских атлетов, и это количество постоянно увеличивалось. В конечном итоге тестовые пулы, это спортсмены, которые берутся на допинг, берутся следующим образом: Российская Федерация — 100 спортсменов, Кения — 80, Великобритания — 6, США — 9. Это совершенно несопоставимые факты. Чистая статистика работала против нас. Кроме прочего, с 2009 года начало работать РУСАДА. РУСАДА энергично включилось в работу, и количество проб, которые мы брали в Российской Федерации, резко возросло. Так скажем, в 2013, 2014 годах, в 2012 годах количество проб доходило до 4 тыс. Статистика работала против нас. Плюс к этому, конечно, сработала эта политика IAAF. В чем она выражалась? Дело в том, что IAAF создала новый современный инструмент — биологический паспорт спортсмена.

Причем когда спортсмены подписывали данные документы, они подписывали, что дают право брать собственную кровь в чисто научных целях. И IAAF не имеет права использовать их кровь в дальнейшем для других целей кроме как научных. К сожалению, этого не случилось. И когда грянул 2009 год, было принято новое правило в связи с биологическим паспортом спортсмена, оказались в дикой совершенно ситуации. Мы не могли, во-первых, разобраться, что это такое, что с ним делать, IAAF сама не могла управлять четко этим процессом. В конечном итоге у нас получилось огромное количество положительных проб, которое нарастало в связи с приобретением нового опыта IAAF. Мы постоянно испытывали несправедливое давление в этой связи. IAAF имела все возможности остановить выступление спортсменов, которые могли быть уличены, однако оно этого не делало».

Валентин Балахничев о сложностях борьбы с Антидопинговой комиссией: «Ведь это не WADA, ведь это независимая комиссия, она вообще находится вне юрисдикции частично WADA, и вообще к ней нельзя предъявить никаких претензий. Например, я не могу обратиться в CAS по поводу доклада Паунда, потому что в положении комиссии не предусмотрена такая процедура. Например, я могу обратиться в Лозаннский арбитражный суд — это CAS. Я могу обратиться с иском по моему делу в комиссию по этике, по моему отстранению, а по этому вопросу обратиться не могу, хотя, честно говоря, во многом то, что сказано там, повторяет недостоверное содержание, именно выводы комиссии этики. Поэтому сложно бороться с такой организацией, которая декларирует что-то, но сама ни за что не отвечает».

Об ошибках, совершенных ВФЛА: «Первое, что мы не сделали в легкой атлетике, — мы не выступили серьезно против фильма ARD, показанного 4 декабря 2014 года. Уже тогда надо было обращаться в суды, не в Российской Федерации, как мы сделали, моя федерация, которой я тогда руководил еще, в Басманном суде, который мы, кстати, выиграли против ARD, а надо было делать в Германии, потому что речь шла не о содержании фильма, не обо всех этих инсинуациях, не о придуманных сказках, о точных переводах и так далее. Речь шла о том, что было нарушено право частной жизни. Было вторжение в частную жизнь, была съемка, которая была показана по телевидению без разрешения лица, которого снимали. Это серьезное уголовное нарушение, которое преследуется как в Российской Федерации, так и в Германии.

Я проводил консультацию с юристами, которые готовы были работать, мы имели большую перспективу отыграть этот фильм. Чем кончилось? Когда в Басманном суде стали спрашивать ответчиков, мол, покажите нам, пожалуйста, ваш фильм, — оказывается, их редакционная политика подразумевает уничтожение всех документальных данных, всех фильмов спустя три месяца по истечении срока публикации этого фильма. К счастью для нас, с нашими юристами был опытный компьютерщик, который смог в течение 10 минут отыскать этот фильм, показать судье, и решение было принято незамедлительно в нашу пользу».